Элоиза и Абеляр - Режин Перну Страница 13

Он не прогадал… Он добровольно отказался от славы, добываемой оружием, но зато какую славу снискал себе взамен на службе у разума! Только от него зависело, сумеет ли он увенчать свои подвиги иными победами… Следует учитывать, что в его эпоху часто и охотно противопоставляли «фигуру» клирика фигуре рыцаря; и вопрос о том, кто же наилучший возлюбленный для женщины — клирик или рыцарь, то есть тот, кто доказывает свое превосходство на турнире, или тот, кто завоевывает свой лавровый венок в словесных битвах, — этот вопрос занимал умы и порождал ожесточенные споры.

«Нежная дружба — вот в чем заслуга клирика; что бы ни говорили другие, они — люди очень одаренные; клирик весьма ловок, нежен и любезен».

Разумеется, под термином «клирик» (clerc) мы будем иметь в виду то, что им обозначалось в эпоху Абеляра, а именно: это не член высшей церковной иерархии и не священнослужитель, а вообще человек грамотный, образованный; сам Абеляр в своих письмах совершенно без всякого различия употреблял термины «школяр» и «клирик». В тот период было создано множество стихотворений и поэм в форме спора либо двух мужчин, либо двух женщин, в ходе которого каждая из сторон выступает в пользу либо рыцаря, либо клирика.

«Мой надевает пурпурную мантию, твой носит латы; твой живет в сражениях, мой — на своей кафедре; мой читает и перечитывает повествования о подвигах героев древности, он пишет, ищет и размышляет, и все это для своей подруги».

Итак, героиня одной из подобных поэм превозносит достоинства своего друга-клирика. Разумеется, в песнях голиардов предпочтение тоже отдавалось клирику. В них говорилось примерно следующее: «Из-за своей учености, как и из-за своих нравов именно клирик — самый способный в любви». Так порешил совет бога Любви, созванный для того, чтобы наконец разрешить нескончаемый спор, главный вопрос которого так и оставался открытым.

Ну так вот, если когда-либо и существовал на свете очаровательный, способный обольстить любую женщину, одаренный всеми возможными превосходными качествами и ума и тела клирик, то это, конечно, был Пьер Абеляр.

О, Боже! Кто может год или два пылать любовью, себя не раскрывая? Ибо любовь не в силах таиться

«Жила тогда в том же самом городе Париже некая юная девица по имени Элоиза».

Так могла бы начинаться какая-нибудь сказка: жила-была… Но нет, это не сказка, а история, происшедшая в жизни, история пережитая, и пережитая с таким напряжением, с проявлением такой великой душевной силы, что на протяжении многих веков она хранит в неприкосновенности свою власть порождать в людях волнение и сочувствие.

Эта юная девица по имени Элоиза, проходя по улицам, заставляла оборачиваться ей вслед. О ней говорили, и говорили не только в Париже. Ее репутация ученой девицы была такова, что весть о ней распространилась очень быстро по школам и монастырям, вообще в той среде, что именовалась «миром людей образованных». «Я прослышал о том, что некая женщина, еще скованная узкими рамками нашего времени, посвящала себя изучению грамоты, обретению учености и, что особенно было редкостью, постижению мудрости; я слышал также, что все удовольствия мира, все его легкомысленные пустяки и все его соблазны не могли отвлечь ее от мысли об учебе».

Человек, написавший эти слова, был в ту пору еще совсем молодым монахом, правда, из числа активнейших интеллектуалов своего времени, потому что в возрасте двадцати трех — двадцати четырех лет от роду он уже руководил монастырскими школами в Везеле, в тени и прохладе, под сводами совсем недавно возведенной монастырской церкви. Находясь на вершине холма в Бургундии, Пьер де Монбуазье, в очень юном возрасте вступивший в Клюнийский орден (в семнадцать лет он дал обет в монастыре в Соксилланже) и еще не получивший имени Петра Достопочтенного, каковым его нарекут позднее, иногда размышлял об Элоизе, об этой незнакомой девушке, весть об уме которой и о ее тяге к учению привлекла к ней внимание современников. Ведь она в то время была совсем еще юной девушкой, почти девочкой-подростком, но, по слухам, уже занималась изучением философии, уже читала философские трактаты, хотя вроде бы и не собиралась посвящать свою жизнь какой-нибудь обители. Когда какая-нибудь монахиня всецело погружалась в науки, когда она в стремлении получить образование забывала обо всем, это было вполне естественно, когда такая монахиня сначала становилась «грамматисткой», а затем и «теологи-ней», «богословкой», как напишет позднее Гертруда Хельфтская (или Эйслебенская), это было в те времена делом обычным и не вызывало удивления. Но чтобы молодая девушка, живущая в миру, не помышляла бы ни о чем, кроме обретения познаний, находясь в возрасте, когда другие девушки все свои дни посвящали только нарядам и заботам о своей внешности, чтобы у нее не было иных помыслов, кроме как об увеличении своих знаний, чтобы она с успехом «штурмовала» те «берега философии», что «отталкивали и отвергали» столь многих мужчин, — да, здесь было чему удивляться! «Когда весь мир представляет собой самое печальное и жалкое зрелище всеобщего равнодушия к учению, когда мудрость не находит себе места, я уж не говорю о женском поле, откуда она изгнана совершенно, но даже и в умах мужчин, вы при проявлении вашего усердия и вашего восторженного воодушевления возвысились над всеми женщинами, и мало найдется мужчин, коих вы бы не превзошли». Так выразит позднее свои мысли и чувства Петр Достопочтенный, обращаясь к Элоизе с посланием, в котором он признавал, что еще в юности был поражен сопутствовавшей ей славой.

Элоиза приступила к учению в одном из монастырей неподалеку от Парижа, в Нотр-Дам д’Аржантейль, при котором, как и при большинстве женских монастырей, имелась школа. Она проявила несравненные дарования к учению и чрезвычайное усердие. Образование она там получила вполне обычное для своего времени: учила псалмы, читала Священное Писание и произведения тех светских авторов, что изучали на уроках грамматики, произведения, что составляли основу основ «интеллектуального багажа». Она могла с легкостью цитировать труды отцов Церкви, а также строки Овидия и Сенеки; в обстоятельствах воистину драматических с ее уст сорвутся стихотворные творения Лукана. Пытливость ее разума была безгранична, потому она пожелала пройти не только полный курс или, как тогда говорили, «цикл» свободных искусств «во главе с диалектикой», но, если верить утверждениям Петра Достопочтенного, захотела изучить также и богословие. Быть может, не нашлось в Аржантейле монахинь, достаточно образованных, чтобы утолить столь сильную жажду познания, и именно поэтому дядя Элоизы по имени Фульбер, каноник, живший в Париже, предложил ей воспользоваться гостеприимством его дома в монастыре Нотр-Дам; каноник, придя в восхищение от ума и образованности племянницы, всячески способствовал ее дальнейшему образованию и не пренебрегал ничем, что могло бы помочь ей на этом пути.

Исследователи, изучавшие историю Элоизы и Абеляра, иногда удивлялись тому, что дядя так пекся об образовании племянницы; некоторые высказывали предположение, что ее родители умерли. В действительности нам практически ничего неизвестно о родителях Элоизы, на страницах истории осталось только имя ее матери — сестры каноника Фульбера, звали эту даму Герсиндой; но если соотнести поведение каноника с нравами того времени, то становится понятно, что нет никакой нужды предполагать, будто Элоиза была сиротой и именно поэтому ее дядя так о ней заботился. «Семья» в те времена истолковывалась в самом широком смысле, и дядюшки, тетушки и прочие родственники часто принимали участие в воспитании детей. Присутствие Элоизы в Париже, в доме ее дяди Фульбера, вполне объяснимо решением родителей, уверенных, что пребывание дочери в этом доме может способствовать ее дальнейшему образованию, основы которого были с их помощью заложены в монастыре в Аржантейле.