Нострадамус - Алексей Пензенский Страница 13

История с дознанием породила раскол между Скалигером и Нотрдамом. Впоследствии, когда Нотрдам прославился на всю Европу и получил поддержку королевской семьи, Скалигер обрушился на него со злобными эпиграммами доносительского и даже антисемитского характера:

Легковерная Галлия, на что ты надеешься, чего ты ждешь, Подвешенная на оракулах, которыми искусно злословит Иудея?Отягченная трофеями стольких древних королевств,стольких королевств новых,Страдаешь ли ты от этого злодея,который играет столь славными скипетрами?Видишь ли ты, насколько вздорен язык этого презренного болтуна?Выносимо ли для тебя, что этот человек смеется над твоим доверием?Кто глупее – этот злобный шут или ты,покровительствующая столь многим его наветам?Если ты настолько глупа, что не желаешь страдать от этого,страдай хотя бы оттого, что не можешь страдать! [33]

В то же время Нотрдам еще в 1552 году писал о Скалигере в восторженном тоне, называя его «человеком сведущим и ученым… словом, личностью, которую я не знаю с кем можно сравнить, кроме Плутарха или Марка Варрона». [34] Ученик оказался намного тактичнее своего учителя.

Как известно, беда не приходит одна. Нотрдам на своем примере убедился в правильности этой «международной» поговорки (ее французская версия – un malheur n 'arrive jamais seul). Примерно в то же время скоропостижно умерли жена и оба ребенка Мишеля. Были ли это чума, несчастный случай или преступление? Мы не знаем ровно ничего, и это, конечно, оставляет широкий простор для воображения. Большинство исследователей обвиняют в случившемся чуму, однако в те годы (1537–1538) в долине Гаронны не зафиксировано вспышек этой страшной болезни. Правда, «чумой» в те годы еще называли любое эпидемическое заболевание, от которого вполне могли скончаться юная супруга доктора и его маленькие (не старше четырех лет) дети.

При любом положении дел Нотрдаму больше не следовало оставаться в Ажене. Аббат Торне-Шавиньи, известный исследователь творчества Нострадамуса, живший в XIX веке, изучавший не дошедшие до нас документы, сообщил, что семья умершей жены Нотрдама возбудила против него процесс с целью возвращения приданого. [35] Вкупе с вызовом к тулузскому инквизитору Рошето это не сулило ничего хорошего; Нотрдам счел за лучшее по примеру Саразена покинуть Ажен, вдруг ставший таким негостеприимным. Он оставил дом, практику, ставший привычным круг общения и вновь пустился в странствия.

О втором периоде скитаний Нотрдама (1539–1544) нам известно больше, чем о первом. В частности, мы знаем, в каких городах он побывал, хотя порядок их посещения не всегда ясен. Кроме того, о втором большом путешествии будущего предсказателя ходило немало легенд и анекдотов, которые некритичные авторы добросовестно перепечатывали, искажая и приукрашивая, из века в век. Современные исследования показали, что большинство этих рассказов были опубликованы впервые лишь в XVII столетии, что заставляет относиться к ним с крайней осторожностью.

Покинув Ажен, Нотрдам побывал в разных городах Европы – от Парижа до Венеции. Вероятно, он посетил также Священную Римскую империю, Эльзас и Лотарингию. Некоторые биографы говорят даже о его пребывании на берегах Нила или Ганга, а также «отправляют» в Иран для изучения восточной алхимии. Именно в ходе этих далеких странствий якобы проявился впервые пророческий дар Мишеля. Конечно, нет никаких документальных оснований для того, чтобы посылать будущего предсказателя в столь далекие края и связывать с путешествиями пробуждение его таланта прорицателя. Все это – чистой воды художественный вымысел.

Сам Нотрдам сообщал только, что вел врачебную практику в Бордо, Тулузе, Нарбонне и Каркассоне – на юго-западе Франции. По его рассказу, в 1539 году он некоторое время жил в Бордо, где часто бывал в лавке аптекаря Леонарда Бодона. Однажды к Бодону заявился крестьянин с двумя кусками амбры для продажи. Один из кусков, правда, больше походил на экскременты какого-то морского животного. Ученые, которые присутствовали в лавке, заспорили, не спермацет ли это, но крестьянин их уверил, что это была именно амбра, выброшенная Атлантикой на берег в дни после зимнего солнцестояния. Лиса, унюхавшая амбру издалека, проглотила это кусок, но тут же исторгла его сзади. «Это именно то, что мы называем амброй, исторгнутой лисицей», – заключает Нострадамус; такая амбра особо ценна для косметических снадобий. В Каркассоне Нотрдам побывал при дворе епископа Амедея де Фуа, которого он успешно вылечил от болезни – опять-таки по его собственным воспоминаниям.

Затем Нотрдам изменил направление своих странствий и отправился к низовьям Роны, двигаясь вдоль течения реки. О городах, где останавливался странствующий врач, он оставил краткие заметки, по которым невозможно определить, сколько времени он там проводил. В Марселе, согласно Нотрдаму, медицинское дело поставлено хуже некуда; тамошних фармацевтов он называет худшими во всем королевстве, «за исключением врача Луи Серра». В Балансе Мишель познакомился с «превосходнейшим аптекарем», имя которого он, к сожалению, не запомнил. Во Вьенне он общался с несколькими коллегами, среди которых он называет Жерома Монтиля, будущего первого врача короля Франциска II, и Франческо Валериолу, который впоследствии возглавил первую медицинскую кафедру Туринского университета.

Многие биографы рассказывают о пребывании Нотрдама в Лотарингии. Сам он о нем ничего не сообщает, но хронологически он мог побывать там только в 1540–1543 годах, так как нам известно, что в Бордо Нотрдам жил в 1539 году, а к 1544 году уже проживал в Марселе. Один из ранних биографов Нострадамуса, Этьен Жобер, поведал любопытный исторический анекдот, [36] относящийся к якобы имевшему место визиту Нотрдама в лотарингскую область Баруа:

«Приехав однажды в Бар-ле-Дюк, Нострадамус остановился у неких де Флоренвилей в их замке Фэн, [37] куда он был приглашен как врач к бабушке названного господина. Проходя однажды в обществе Нострадамуса по скотному двору своего замка, господин де Флоренвиль, много слышавший о пророческом даре своего спутника, спросил его забавы ради, что станет с двумя поросятами, черным и белым, попавшимися им по дороге. Нострадамус немедля ответил: «Мы съедим черного, а волк съест белого». Флоренвиль, желая уличить Нострадамуса во лжи, тайно приказал повару зарезать белого поросенка и подать его к ужину. Повар исполнил приказание и, зарезав поросенка, воткнул его на вертел, чтобы зажарить, лишь только придет время ужина. В то время, как повар должен был выйти из кухни, туда вбежал прирученный волчонок и полакомился приготовленным к ужину белым поросенком. Возвратившийся на кухню повар испугался последствий своего недосмотра и зарезал черного поросенка, которого и подал к ужину. Флоренвиль, не зная о происшедшей подмене, ехидно торжествуя, сказал за столом, обращаясь к Нострадамусу: «Итак, мосье, мы в этот момент едим белого поросенка, а волк и не нюхал его». – «Я не верю этому, – заявил Нострадамус, – на столе находится черный поросенок». Призванный для объяснения, повар должен был признаться, к удивлению и смеху всех присутствовавших, в происшедшей замене белого поросенка черным». [38]