Черчилль и Оруэлл - Томас Рикс Страница 14

Он приехал на север на поезде и провел два месяца, перемещаясь по угледобывающему району недалеко от Ливерпуля. Большую часть времени Оруэлл проводил на ногах, пешком совершая многокилометровые переходы между городами в дождь и снег. 12 февраля 1936 г. он прошел через Уиган, город угля и каналов на полпути между Манчестером и Ливерпулем, испещренный терриконами и грязными лужами. «Пронизывающий ветер. Пришлось отправить пароход ломать лед перед угольными баржами на канале… Несколько крыс, медленно бегущих в снегу, очень смирных, вероятно, слабых от голода» [165].

Написанная впоследствии книга «Дорога на Уиган-Пирс» – самое прямолинейное из небеллетристических сочинений Оруэлла. Это в действительности не повествование, а просто, но блестяще построенное отображение реалий жизни рабочего класса в угледобывающем регионе в период экономической депрессии. Это не значит, что собрать материал для этой книги и написать ее было делом простым, – вспомним одну из самых знаменитых реплик Оруэлла: «Чтобы видеть то, что происходит прямо у вас перед носом, нужны отчаянные усилия» [166].

Вернувшись на юг из Уигана, Оруэлл открыл лавку [167], арендовав маленький двухэтажный коттедж в деревне Уоллингтон в Хартфордшире на полпути из Лондона в Кембридж. Это было крохотное селение с 34 домами, 2 пабами и церковью. В коттедже не было электричества, горячей воды и водопровода, но имелась комната, которую писатель приспособил под магазин. Входная дверь высотой всего около 1,2 м, вероятно, доставляла много проблем долговязому Оруэллу. Между приступами сочинительства он продавал бекон, сахар и свечи, а также яйца от своих несушек и выращенные им овощи [168]. «У них была правильная беконорезка, – вспоминал Фред Бейтс, местный сельскохозяйственный рабочий. – Красивый же у них был бекон» [169]. Доходы от торговли покрывали арендную плату, составлявшую меньше двух фунтов в месяц.

Книга, которую Оруэлл написал в этом коттедже, словно сшита из разных кусков. Первая часть «Дороги на Уиган-Пирс» представляет собой коллекцию свидетельств непосредственного очевидца о жизни английских бедняков: где они живут, что едят, как пытаются сберегать тепло в доме, как работают или как, по мере углубления кризиса, все больше превращаются в безработных. На этих страницах впервые появляется писатель Джордж Оруэлл, которого мы знаем сегодня. Что-то от его личности проглядывало еще в «Фунтах лиха», но теперь Оруэлл достиг зрелости. Он уже не пытается поразить шокирующей сенсационностью, как в более ранней книге, а выстраивает повествование из мелких надежных фактов. Он пишет, что рацион рабочих составляет «белый хлеб и маргарин, солонина, чай с сахаром и картофель» [170]. Вероятно, из-за недостатка кальция большинство остаются без зубов к тридцати годам. В Ланкашире он наблюдает, как женщины приходят к терриконам и, «стоя на коленях в зольной грязи на пронзительном ветру», собирают кусочки угля: «Они рады этой возможности. Зимой им отчаянно не хватает топлива; оно почти более важно, чем пища. Вокруг, насколько хватает глаз, виднеются терриконы и подъемные лебедки угольных шахт, и [из-за экономической депрессии] ни одна из этих шахт не может продать весь уголь, который способна добыть» [171].

Часть книги представляет собой оруэлловские «Записки из подполья» – в буквальном смысле. В книге о Париже и Лондоне он сходил в подземный мир гостиничной судомойни, здесь спускался в угольную шахту и убеждался, что она соответствует его представлению о преисподней. «Здесь было почти все, что мысленно видишь в аду, – зной, шум, сумятица, темнота, нечистый воздух, а главное, невыносимо тесное пространство» [172]. Однажды под землей ему пришлось, скорчившись, пробираться до забоя больше 1,5 км по туннелю высотой около 1,2 м. Путь занял почти час и смертельно его вымотал, а ведь для шахтера это всего лишь дорога до рабочего места, писал Оруэлл. А потом ему предстоит день тяжелой работы, «до потемнения в глазах и с глоткой, забитой угольной пылью» [173]. Перед нами Оруэлл, добравшийся до сути проблемы.

Однако он еще не полностью сформировался как писатель. Вторая половина книги представляет собой странное, непривычно многословное эссе, в котором Оруэлл препарирует английский социализм, пытаясь понять, почему социалистические идеи не смогли покорить воображение английского среднего класса или хотя бы добиться эмоциональной приверженности социалистов-рабочих. Эта часть также примечательна своими промахами, как и удачами, что делает «Дорогу на Уиган-Пирс» «занятно неровным достижением» [174], как выразились Питер Стэнски и Уильям Абрахамс в биографии Оруэлла.

Эта вторая половина ненаблюдательна и местами плохо написана, что необычно для Оруэлла. Вдобавок временами текст отдает злопыхательством, например, когда автор высмеивает странности среднего класса, ассоциирующиеся с английским социализмом: «Создается впечатление, что сами слова “социализм” и “коммунизм” притягивают к ним с магнетической силой каждого поглотителя фруктовых соков, нудиста, сандалиеносца, сексуального маньяка, квакера, шарлатана-натуропата, пацифиста и феминистку в Англии» [175]. Всего через восемь страниц он снова обличает «унылое племя высоколобых женщин, любителей сандалий и усатых глотальщиков фруктового сока, слетающихся на запах “прогресса”, как навозные мухи на дохлую кошку» [176].

Еще больше поражает в этой части книги один из самых странных замыслов Оруэлла – его попытка создать политическую теорию на основе собственного гипертрофированного обоняния. «Подлинный секрет классовых различий на Западе… сводится к четырем пугающим словам… Низшие классы мерзко пахнут» [177]. Практически любой другой порок можно преодолеть, рассуждает он. «Можно проникнуться сочувствием к убийце или содомиту, но нельзя питать привязанность к человеку, чье дыхание смердит, – я имею в виду, постоянно смердит. …Вы его возненавидите» [178]. И в том же духе еще несколько страниц, которые, вероятно, лучше всего поймут другие жертвы сверхчувствительных обонятельных рецепторов – эта напасть называется гиперосмией.