Пурпур - Вибеке Леккеберг Страница 14

Пий Второй хотел, чтобы он повидал Бернардо Росселино, самолично сообщил ему о новом строительстве и передал последние поручения, но Лоренцо решил не ехать в Корсиньяно, а послать туда гонца. Не многовато ли будет для растратчика чести, если военный советник станет его посещать? Кроме того, Лоренцо раздосадовал пыл, с каким Анна защищала архитектора, чужого мужчину. Все это он без обиняков высказал ей незадолго перед отъездом. Курьер поскакал в Корсиньяно с извещением о задуманном Папой озере и сопутствующих идее заданиях, а также о необходимости возведения тюрьмы. Вот новость, которая взбудоражит город! До сих пор ближайшая тюрьма была в Сиене. Теперь пыточный инструмент, к вящему ужасу горожан, перевезут в Корсиньяно. Мысль о застенке растревожила Анну. Она и сама легко может потерять свободу. Тюрьма не тюрьма, а вот монастырь Святой Агнессы в Монте-Пульсиано – вполне возможная перспектива для нее и Лукреции, коли Лоренцо того пожелает. Анна представила себе мрачную сырую келью, и по спине побежали мурашки, хотя солнце светило все жарче.

– Ты – красильщица. Вот и крась, – сказал он ей.

– Я крашу, – ответила она, – но этого для меня мало. Я способна на большее.

Не лучше ли, не проще ли покориться, сделать так, как он хочет? Забыть про святую великомученицу, подумать о себе?

Она поглядела на царящую над долиной Орсия Амиату. Гора, которую этруски почитали священной, а римляне времен язычества – лучшим местом для рубки корабельного леса, перекрывает вид на морской берег. Но если взойти на вершину, можно любоваться волнами Тирренского моря, чего однажды сподобилась и Анна, находясь в свите Папы Римского. Стоя высоко над землей, она подняла тогда руку и коснулась неба. Это было в тысяча четыреста пятьдесят восьмом году, вскоре после восшествия Энеа Сильвио Пикколомини, взявшего имя Пий Второй, на папский престол. Он признался ей на вершине, что не забывает и прежнего своего имени, ибо Энеа – не кто иной, как Эней, а Вергилий часто применяет к своему герою латинское прилагательное plus, что значит «благочестивый». [16]В тот день Папа Римский накинул на плечи пурпурную пелерину, которую она подарила ему, приехав в Италию. Глядя Анне прямо в глаза, Пий Второй приблизил окрашенную пурпуром ткань к губам и поцеловал, после чего во всеуслышание объявил, что скоро турецкий полумесяц займет достойное место на его родовом гербе как символ новых владений, обретенных благодаря ультиматуму, посланному в Константинополь к султану Махмуду – булле, начертанной пурпурными чернилами, как это делал император Константин.

Горячая вода из недр горы струящимся каскадом изливалась в чащу из окаменевшей серы. Над естественным бассейном курился горьковатый пар. На склонах примостились деревушки. К господским домам тянулись длинные аллеи кипарисов. Все это – владения Лоренцо. Жилища выстроены из белых глиняных кирпичей, дороги и тропинки, петляющие от дома к дому, тоже белесы. Недаром белая глина называется сиенской, crete S e nese, [17]такое ее изобилие только в этих краях и сыщешь. Анна скользнула взглядом по реке Орсии и вздохнула, подумав о том, что скоро эти воды разольются бескрайним озером.

Порыв ветра надул плащ подобием паруса; через мгновение ткань снова мягко прижалась к телу.

Анна громко рассмеялась, вспомнив полет ночной сорочки. Ворюга ветер! И тут же память услужливо разлила по телу сладкую истому минувшего вечера. Анна с легким стоном опустилась на траву.

Послышался стук копыт. Антонио быстро подъехал, глядя вопросительно.

– Я вижу, с вами что-то не так, баронесса?

Что он мог видеть? Шелковую ночную рубашку с ее вышитыми инициалами, повисшую на каком-нибудь кусте? Ничего он не мог видеть. Анна махнула рукой: езжай себе.

Для тосканцев она по сю пору оставалась северной ведьмой. «Побормочет, пошепчет – и полезут на берег морские чудища», – переговаривались слуги, когда думали, что Анна не слышит. А уж если она заговаривала на своем родном языке, их испугу не было предела. Магия! Колдовство! Они этого боялись. И очень хорошо: страх делает слуг послушными и исполнительными.

Одолев еще один склон, Анна увидела в оливковой роще поблизости от дома приходского священника овец, мирно щиплющих травку. За ними внимательно следила пастушья собака, но самого Андрополуса поблизости не было. Куда он запропастился? Неужели, бросив отару, беседует с падре? Она стукнула по загривку вновь заупрямившегося осла и заметила прореху в полотне, которым была обернута картина. На обнаженную грудь святой Агаты падали солнечные лучи. Под их воздействием соски стали бледно-розовыми, какими им и следует быть; еще немного – и сделаются пурпурными. Такая уж это краска, в том-то ее секрет, это вам не кармин. А хотелось бы, чтобы приходской священник увидел великомученицу с грудью естественного цвета, – и без того неясно, как он отнесется к картине. Анна подтянула оберточную ткань, прикрыла соски Агаты. Нетерпеливо дернула веревку, на которой вела осла. Подъехал ничего не заметивший Антонио.

– Не угодно ли будет госпоже баронессе сесть в седло? Людям удивительно, что она так долго идет пешком. – Голос неискренний, заискивающий.

Не нравится ей этот Антонио, молодой швейцарец-наемник из ватиканской гвардии. Мальчишка на побегушках. Хорошенькое досталось ему на этот раз дельце – шпионить за женой командира.

– Я иду пешком во искупление своих грехов, – бросила Анна.

Покаяние – понятие широкое, на него всегда можно сослаться, и будешь прав. Однажды она, нарушая общепринятые приличия бродила по траве босоногая. Слуги это видели и шептались между собой: «Ишь ты! Северная-то ведьма бережет обувку, словно деревенская баба!» А она, заметив насмешки, напомнила челяди, что сам Энеа Пикколомини в свое время совершил, искупая грехи, паломничество босиком. Перестали хихикать.

Анна остановилась у ручья перед домом священника, возле кованых железных ворот.

– Антонио! Жди меня здесь. Дай лошадям и ослу напиться. Я должна вручить падре подарок.

Она стала отвязывать картину. Воспользовавшись этим, осел взбрыкнул и помчался по направлению к усадьбе.

– А ну, стой, глупая скотина! – От неожиданности Анна перешла на норвежский. – У тебя под брюхом болтается святая великомученица, болван этакий!

Антонио, не разобрав слов, решил, что сердитый окрик обращен к нему.

– Чего изволит баронесса? – с испуганным подобострастием спросил он, не получил ответа, но оценил ситуацию и поскакал ловить осла.

Звуки родного языка погрузили Анну в воспоминания. Отец ведет молодую девушку в монастырь Святого Йоргена. Ее ладошка тонет в большой руке отца. Они приплыли на корабле. Родные места, где собирают улиток на скалах в устье фьорда, остались далеко. Так началось ее долгое путешествие, завершившееся в долине Орсия.

Вот где она находится, вот как оказалась здесь.