Братья Стругацкие. Письма о будущем - Юлия Черняховская Страница 14

О. Флехтгейм стал первым, кто вводит в отношении прогнозирования термин «футурология», заявляя о ее противопоставлении идеологии, по его мнению, оправдывающей существующий режим, и утопии – как отвергающей его. Футурология в его интерпретации единственный объективно научный, независимый от политических пристрастий способ интерпретации реальности.

Правда, следует отметить, что основные выводы О. Флехтгейма были опровергнуты Г. Маркузе еще в 1970 г.

И. В. Бестужев-Лада пишет, что многие представлявшиеся оптимистическими прогнозы Г. Кана вызвали сомнения у читательской аудитории. Иными словами получалось, что мир XXI века это, в лучшем случае, всего лишь США середины XX, а для большинства стран – середины XIX или даже XVIII в. [36] Получалось, что технооптимизм Г. Кана, касался только США. По существу на это же обращал внимание и И. С. Панарин, когда писал о кризисе данного направления прогнозирования: «Настоящее поражение модерна начинается тогда, когда он выступает как игра с нулевой суммой: если прогресс для одних оказывается регрессом для других, если порядок и хаос, цивилизованность и варварство, современность и архаика взаимно предполагают друг друга» [37].

Однако нужно иметь в виду, что хотя футурологическая модель Г. Кана и А. Винера несла оптимистическое и техно-оптимистическое отношение к будущему – ее вряд ли стоит оценивать как апологетику оптимизма. В ней вовсе не шла речь о предопределенности оптимистического хода событий, авторы писали лишь о том, что для такого варианта будущего имеются «… некоторые возможности, которые часто связывают с концепцией «постиндустриального» общества. Этот термин, введенный Даниэлем Беллом, говорит о таких изменениях в будущем, которые могут быть не менее важными, чем вызванные индустриализацией в XVIII и начале XIX столетий».

Они попытались рассмотреть то, что назвали «альтернативами стандартного мира» – формулируя их «канонические варианты»:

– «А. Более интегрированное общество – Относительно миролюбивое, относительно процветающее. Относительно контролирующее вооружение общество…», в котором они видели два подварианта: 1. Ориентирующееся на стабильность, 2. Ориентирующееся на развитие;

– «Б. Почти столь же миролюбивое и процветающее общество с незначительным контролем над вооружением или всеобщей координацией…», с тремя вариантами общества, более ориентирующегося «в себя»: 3. С эродирующимся коммунистическим движением, 4. С эродирующейся демократической моралью и некоторым коммунистическим динамизмом, 5. С динамичной Европой и/или Японией;

– «В. Относительно беспокойное и применяющее насилие общество, в котором, однако, не происходит никаких войн, непосредственно между главными державами», – более беспорядочное общество: 6. С эродирующимся коммунистическим движением. 7. С динамичной Европой и/или Японией».

То есть они рисовали развилки будущего при уверенности не в неизбежности их благополучного прохождения, а в возможности человека с ними справиться. И в этом отношении можно увидеть противопоставление с их подходом в тезисе И. С. Панарина: «Прометеев человек не привык в чем-либо встречать сопротивляющегося и не укладывающегося в заданные рамки «другого». Однако в лице будущего он встретил этого самого «другого», не выполняющего приказы великих учений и ведущего себя действительно «нонконформистски»», – но можно увидеть и значительное если не единство, то взаимодополнение. «Прометеев человек» действительно встретил сопротивление со стороны таящего в себе неожиданности будущего – но, на взгляд автора работы, и по мысли Г. Кана, и по мысли И. С. Панарина – встал перед необходимостью нового определения своей позиции в целях сохранения цивилизации.

На наш взгляд, следует отметить, что авторы «Года 2000», используя понятие «постиндустриальное общество», обозначали не его тождество, а его отличие от «общества массового потребления»: «Постиндустриальное общество (или идущее после общества массового потребления)», по сути, говорят об исчерпанности последнего, но если они лишь обозначали как прогноз это исчерпание, то А. С. Панарина спустя треть века уже на основании приобретенного за это время обществом опыта подводит ему итог в своей идее о «тупиках потребительской культуры и поисках иначе возможного».

Характеризуя постиндустриальное общество начала XXI века, Г. Кан и А. Винер в итоге указывают на:

– эрозию такой ценности как «национальные интересы»;

– то, что сенсуалистичные, светские, гуманистические, возможно даже самоуничижительные критерии станут основными.

Можно сделать вывод, что уже тогда они предсказывали, что человек может столкнуться с угрозой самоуничижения – и, соответственно – самоуничтожения и должен будет искать пути своего цивилизационного выживания. И, со своей стороны, И. С. Панарин уже в более определенном виде формулирует аналогичное положение: «…Человечеству необходима, наряду с системой инструментального знания, корректирующая и направляющая система формообразующего знания, назначение которой – удерживать от деструктивных видов активности или предотвращать превращение продуктивного активизма в разрушительный».

Говоря о вызовах XXI века, он указывает на «… Два кардинальных в своем значении факта. Первый связан с тупиками роста, обнаруживающимися в свете глобальных проблем современности, и в первую очередь – в свете конфликта между технической цивилизацией и природой. Второй состоит в том, что XX век, как никакой другой, подтвердил принципиальную непредсказуемость будущего, и в этом смысле ознаменовался посрамлением всех глобальных рационалистических претензий, всех «великих учений»».

Авторы «Года 2000» указывают на неизбежность пересмотра базовых для привычного им обществ представлений: «Меньший процент людей может быть связан с бизнесом, и сам успех частного бизнеса делает, по-видимому, его дальнейшие успехи менее волнующими и острыми…».

Как представляется, нужно особо обратить внимание на полное название их работы «Двухтысячный год – база для размышлений о следующих тридцати трех годах». Равно как и на то, что даже описание названного ими «относительно свободного от неожиданностей» начала XXI века, – включало черты, несущие в себе для 1960-х гг. на самом деле много неожиданного – но как ни покажется парадоксальным – не столь много неожиданного для нашего времени:

• возвышение Японии, Китая, Европейского комплекса, Бразилии, Индии;

• новые политические, возможно даже «философские» проблемы…;

• усиление отчуждения личности в США и Западной Европе, поиски новых ценностей, целей.

Как нам представляется, это интересно соотнести и это вполне соотносимо с положениями И. С. Панарина: «Тысячелетние культурные эпохи, делавшие акцент не на сиюминутно полезном, а на вечном и непреходящем, могут быть оценены нами как время великого культурного накопления – в том смысле, в котором экономисты говорят об экономическом накоплении».