Герои Смуты - Вячеслав Козляков Страница 14

Гетман Станислав Жолкевский тоже связывал начало московского сопротивления с действиями Прокофия Ляпунова после того, как повсеместно стали распространяться сомнения «в приезде королевича». В «Записках» Жолкевского передается содержание обращения Ляпунова к московской Думе: Прокофий «писал к думным боярам письмо, спрашивая: какое они имеют известие и будет ли королевич или нет, по условию, учиненному с гетманом? Объявляя при том от имени своего и всей Рязанской земли, что, согласно присяге своей, с готовностью желает иметь государем королевича». Само письмо, по характеристике Жолкевского, «было весьма длинно и начинено изречениями из Священного писания, но смысл был окончательно такой» [77]. К сожалению, грамота Ляпунова, переправленная боярами в королевскую канцелярию под Смоленск, там и затерялась (хотя нельзя исключать, что если не она сама, то хотя бы ее перевод просто не разысканы до сих пор). Обращения к Священному Писанию были характерны и для других посланий Ляпунова. В этом, безусловно, содержался самый важный посыл для Думы. Ее бездействие в тех обстоятельствах подлежало уже не людскому, а Высшему суду. Но согласиться с мнением рязанского дворянина — напомню, последнего человека в Думе — означало бы уронить остатки своего авторитета. И бояре предпочли пожаловаться на Ляпунова новому арбитру во всех московских делах — королю Си-гизмунду III.

Историков всегда интересовали время и причины выступления Прокофия Ляпунова «на Резани», а также связь его грамот с призывами патриарха Гермогена. К сожалению, из-за отсутствия источников дату первого открытого обращения рязанского воеводы к Боярской думе точно установить нельзя. Первое послание Ляпунова (в передаче гетмана Жолкевского) содержало только один главный вопрос к Боярской думе — о сроках выполнения договора о призвании королевича Владислава. Обращение из Рязани было вызвано слухами об изменившихся намерениях короля Сигизмунда III. Сведения об этом, напомню, приходили из-под самого Смоленска. Прокофий Ляпунов мог получить их и от князя Голицына, и от патриарха Гермогена или даже напрямую от своего брата Захара. Московские бояре написали целое письмо, где просили короля Сигизмунда III наказать члена московского посольства Захара Ляпунова за «измену»: «…и ныне он под Смоленском, и ис-под Смоленска з братом своим с Прокофьем ссылаетца грамотками и людьми. А которые люди были с ним з Захарьем под Смоленском, и он тех людей своих ис-под Смоленска отпущал на Резань к брату своему к Прокофью, и те люди ныне объявилися у брата его» [78]. Собственно, крамольным было не то, что брат переписывался с братом и отсылал из-под Смоленска в Рязань своих людей. Боярам во главе с князем Федором Ивановичем Мстиславским важно было показать, что они «верные подданные» Сигизмунда III (так они и именовали себя в своем послании), а Ляпуновы всего лишь сеют смуту. Однако полностью отмахнуться от подозрений в отступлении от условий московского договора 17 августа 1610 года тоже не удалось.

Остается только выяснить, откуда и когда пришли достоверные известия о провале с делом избрания королевича Владислава [79]. Переговоры, торжественно начавшиеся под Смоленском 12 (22) октября с королевского приема, сопровождались обязательным церемониалом целования руки короля Сигизмунда III всеми членами посольства, включая митрополита Филарета. Но оказалось, что послы напрасно смиряли себя, проходя этот ритуал. Московское посольство увязло в сложных переговорах об обсуждении судьбы Смоленска. Город не сдавался благодаря твердой позиции воеводы боярина Михаила Борисовича Шеина, отказавшегося повторить то, что сделали в Москве, — впустить внутрь стен Смоленской крепости польско-литовский гарнизон. На московских послов давили со всех сторон, король Сигизмунд III и его сенаторы на переговорах требовали немедленного подчинения Смоленска. На возражения послов отвечали грубо, но определенно: «не Москва де государю нашему указывает, государь наш Москве указывает» [80]. Боярская дума готова была изменить инструкции, согласованные «всею землею» в августе 1610 года, но этому противился патриарх Гермоген. Рядовые члены посольства, в том числе Захар Ляпунов, чувствовали себя пешками в чужой игре, так как с ними никто не советовался [81]; смысл их пребывания под Смоленском, особенно после получения грамот на поместья и вотчины, быстро терялся. И над всем этим стало витать одно общее подозрение жителей Московского царства в том, что их обманули в главном. Король Сигизмунд III не желал отправлять королевича Владислава в Москву, а хотел воцариться сам. Одна мысль об этом немедленно делала союзников поляков и литовцев врагами.

Спустя месяц переговоры зашли в тупик. Московская сторона не уступила требованиям немедленной сдачи Смоленска, послы говорили, что не хотят быть «в проклятье и ненависти» у патриарха Гермогена, освященного собора и «ото всех людей Московского государства». В ответ на это 28 октября (7 ноября) послам было разрешено отправить в Москву гонца для совета с Думой — в сопровождении королевского дворянина, проще говоря, польско-литовского конвоя. Однако, по собственному признанию послов, их три недели только кормили обещаниями. Даже пользовавшемуся авторитетом гетману Станиславу Жолкевскому, уговорившему короля приостановить военные действия под Смоленском на время переговоров, не удалось в итоге повлиять ни на московских послов, ни на тех, кто оборонял Смоленск. Представители «земли» не желали одновременно присягать как королевичу Владиславу, так и королю Сигизмунду III и соглашаться на сдачу Смоленской крепости. Перелом произошел 18 (28) — 19 (29) ноября, когда поляки и литовцы демонстративно прервали переговоры, угрожая вскоре снова начать осаду Смоленска. Не помог даже последний компромисс, предложенный московскими послами: разрешить польско-литовским отрядам занять смоленский посад, но не саму крепость. За несколько дней до этого были отосланы из-под Смоленска «в Литву» царь Василий Шуйский и его братья. Оказалось также, что дипломаты короля Сигизмунда все время, пока безуспешно шли переговоры, готовили особый аргумент — пороховой заряд, заложенный под стены Смоленской крепости. 21 ноября (1 декабря) 1610 года, озлобленный неуступчивостью Шеина, король Сигизмунд III пошел на штурм Смоленска. Однако такие очевидные недружественные действия, да еще совершенные в большой церковный праздник Введения Богородицы, обернулись против самих поляков, с которыми тоже начали «говорить» на языке войны.

В конце ноября 1610 года смоленским послам все-таки удалось прислать в Москву грамоту и статейный список переговоров [82]. Привезший их Елизар Безобразов должен был посоветоваться с патриархом Гермогеном и боярами, чтобы решить, как послам «чинити» дальше по статьям договора о призвании королевича Владислава в связи со вновь открывшимися обстоятельствами. Глава церкви чем дальше, тем больше утверждался в правоте своих первоначальных опасений по поводу присутствия в столице вооруженного иноземного войска. Свои подозрения под давлением Боярской думы он должен был до времени держать при себе, но с прямым обращением к нему послов из-под Смоленска дело менялось. В течение двух дней 30 ноября и 1 декабря 1610 года патриарха безуспешно пытались склонить на сторону Сигизмунда III, заставить подчиниться его требованиям. Дело дошло до того, что боярин Михаил Салтыков не только обращался к патриарху с бранными словами, но и, как писал автор «Нового летописца», замахнулся на него ножом («выняв на нево нож, и хотяше ево резати»). И хотя боярин, главный сторонник Сигизмунда III в Думе, повинился в своем поступке, пути назад уже не было.