Людовик XI - Жак Эрс Страница 14

Владелец одного-единственного замка (а точнее сказать, его жилец), окруженный свитой верных, но нуждающихся слуг, Людовик, несмотря ни на что, хотел выглядеть щедрым и таким образом войти в бургундский лагерь. Он принес несколько даров церквям: сто савойских экю церкви Святого Клода (наверное, в память о своем бегстве в 1456 году) и двести экю «на некоторые паломничества в Брабанте».

При этом он не прекращал деятельности во Франции, пользуясь каждым случаем, чтобы заявить о себе, стремясь снискать симпатии и пристроить своих протеже, советников или церковников, служивших ему. Из Женаппа разлетались рекомендации, ходатайства, адресованные епископам, аббатам или каноникам и побуждавшие их проголосовать «как надо» на каких-нибудь выборах. Его выбор противоречил выбору отца и даже мнению папы. Он написал в Рим одному кардиналу, прося его, почти в приказной форме и опираясь на политические доводы, сделать все возможное, чтобы командором Фландрского ордена госпитальеров был назначен брат Бенедикт де Монферан, а ни в коем случае не один из тех, «чью руку держит кардинал Авиньонский, который во всех делах, и в оном тоже, является врагом нашим; сии люди чинят нам многое зло». А этим кардиналом, то есть епископом Авиньонским, был тогда Ален де Коэтиви, которому покровительствовал король, — главное действующее лицо в борьбе за контроль над графством Венессенским, долгие годы противостоявший папе. Людовика ждала неудача: папа Пий II назначил Бенедикта де Монферана не во Фландрию, а аббатом в Сент-Антонен-де-Вьеннуа.

В то время как известия о здоровье короля одним внушали страх, а другим — надежду на близкий конец, выступления дофина становились все многочисленнее и настойчивее. Июнь 1461 года: письмо капитулу аббатства Святого Мартина в Туре с требованием предоставить первую же освободившуюся должность-пребенду Анри Кёру, сыну Жака — казначея и брату Жана — архиепископа Буржского, «за заслуги, добродетели и великое благочестие». Принц-изгнан-ник старался поддержать наследников опального чиновника, осужденного десятью годами раньше.

Он умел убеждать прекрасными обещаниями, которые на самом деле оборачивались угрозами. Он настойчиво просил епископа Неверского Жана д'Этампа предоставить пребенду Артуру де Бурбону — апостольскому протонотариусу, но еще и своему советнику. Людовик ясно дал понять: «свершив сие, вы доставите нам особенное и приятное удовольствие, о котором мы не забудем и вспомним о нем позже, ежели вы попросите у нас что-либо для вас или вашей церкви». Епископы должны были знать, кто теперь господин в королевстве. Луи д'Альбре, епископа Эрского до 1460 года, а затем кардинала в Риме, призвали вмешаться, чтобы папа дал согласие на брак между Жане де Шатовуаром и Маргаритой дю Ло, троюродными братом и сестрой. Этот Жане был советником и камергером дофина, который всегда был «сердечно расположен» к нему и его отцу «за великие услуги, кои они нам оказали и оказывают каждый день все их родственники и друзья, наши самые лучшие слуги»... Такие люди не должны были быть забыты. В другом письме к тому же кардиналу содержалась четкая просьба порадеть о том, чтобы одну из дочерей Шатовуара выдали замуж за Жана де Меца.

Думал ли Людовик, как другие тогдашние наследники, что ожидание становится нестерпимым? Говорил ли и он тоже своим близким, что уже весь извелся, что его отец слишком давно сидит на троне и что пора уже ему самому стать королем? И что «он лучше бы швырнул своего отца головой в колодец и бросился бы за ним следом», чем бесконечно ждать?

Однако король болен, и это всем известно. Дофин уже не колеблясь расставляет членов своего Совета по всему королевству, и его власть все реже оспаривают. Надо полагать, это и есть завоевание власти. Каждый новый день, каждое известие от двора укрепляют его позиции и придают ему все больший вес в глазах высших чиновников, достаточно прозорливых, чтобы подумать о своем ближайшем будущем.

И в глазах других государей, поскольку он и тут не сидел без дела, а искал поддержки, вел переговоры о союзах и принимал чью-либо сторону в спорах, в основном в Италии в конфликтах между синьориями и в Англии, в Войне Алой и Белой розы, между Йорками и Ланкастерами. Весной 1460 года король оскорбился тем, что герцог Миланский принял посла дофина, его оруженосца Гастона де Лиона, чтобы обсудить союз между ними. Сфорца оправдывался, ловчил, говорил о простом совпадении. Говорил, что он искренен, чужд всяких интриг: «У меня нет никаких личных дел ни с дофином, ни с герцогом Бургундским». Гастон де Лион действительно приехал в Милан, но лишь чтобы участвовать в турнире, который «мы устраиваем каждый год» на праздник 26 февраля; из-за плохой погоды ристалище было перенесено на вторую неделю после Пасхи, поэтому он вернулся к назначенному дню и пробыл некоторое время. Однако договор был подписан и ратифицирован в декабре, четко устанавливая вклад каждой стороны: три тысячи всадников и тысяча пехотинцев от Сфорца, три тысячи всадников и две тысячи лучников от дофина. Конечно же в 1460 году Людовик не мог набрать такое войско; он располагал только небольшой личной охраной. Так что он брал на себя обязательства на будущее, как король, и герцог Милана считал его таковым. Летом один из его агентов донес о том, что «астрологи сообщили герцогу Бургундскому, что король в смертельной опасности; он может избежать ее только чудом и не проживет дольше августа». Через некоторое время Людовику сообщили об обстоятельствах бунта генуэзцев, неудачного выступления Рене Анжуйского и Жана Калабрий-ского, избиения их людей, мятежей, беспорядков и неудачных сражений, которые на сей раз положили конец французскому владычеству.

Что же до Англии и Войны роз, то Тома Базен утверждает, будто в битве при Тоутоне (29 марта 1461 года), когда Йорки победили Ланкастеров, поддерживаемых Карлом VII, в отряде, направленном герцогом Бургундским на помощь Эдуарду Йоркскому, сражались несколько всадников под знаменем дофина. Дофин даже якобы побуждал Эдуарда высадиться во Франции. Нас не удивляет, что злоречивый Базен грешит против истины. Но факт в том, что, находясь в изгнании, дофин совершенно не учитывал намерений и обязательств короля, переходя даже в противоположный лагерь — касалось ли это Италии или династической войны в Англии.

Он томился в ожидании, становящемся нестерпимым. Беспрестанно справлялся о болезнях короля и о том, к чему они могут привести. Несколько советников Карла VII информировали его обо всем в тайных письмах. Порой это были только слухи, и кое-кто, торопясь ответить, заявлял, что ничего не знает. Например, граф де Сен-Поль, подтвердивший получение писем от дофина («в коих вы вопрошаете меня о новостях»), был плохо осведомлен своими людьми и сказал, что не знает ничего такого, «о чем можно было бы написать наверное». Лучше всех ситуацией владела конечно же Антуанетта де Виллекье, с которой Людовик примирился. Она писала ему, поощряя его надежды и успокаивая его нетерпение. Он благодарил и обещал ее не забыть («однажды я вам отплачу»), Пусть продолжает в том же духе и обязательно предает его письма огню. 17 июля четырнадцать советников короля сообщили ему, в свою очередь, о болезни их господина, которая началась с зубной боли, перекинувшейся на щеку, от чего пол-лица перекосило. Врачи, конечно, не теряют надежды, но хворь не отступает, король слабеет, и «поелику мы желаем служить вам и повиноваться, то решили написать вам... дабы полагать обо всем так, как то вам будет угодно».