Король Георг V - Кеннет Роуз Страница 14

Принцесса Мэй вряд ли собиралась провести всю жизнь в школах для детей неимущих родителей и сумасшедших домах. Но когда эта привлекательная, хорошо образованная и серьезная девушка стала подумывать о замужестве, то почувствовала себя едва ли не парией. И дело было отнюдь не в финансовой несостоятельности родителей или в ее застенчивом характере — в эпоху браков по расчету все это было вполне поправимо. Проблема заключалась в ее морганатическом происхождении, из-за чего она не годилась в невесты даже принцам из самых крошечных королевских домов Европы. Ничтожными оставались и надежды на брак с каким-нибудь британцем не королевской крови. Ни ее царственная мать, ни вечно недовольный полуцарственный отец никогда не согласились бы на такой союз. Снисхождение не было бы проявлено даже к представителю какого-нибудь древнего английского или шотландского рода. Да и совсем недавний пример подобного рода был весьма обескураживающим. В 1871 г. четвертая дочь королевы, принцесса Луиза, вышла замуж за маркиза Лорна. Брак оказался несчастливым и бездетным, а наследнику герцогов Аргайлов и обладателю десятка других блестящих титулов пришлось довольствоваться в королевской семье положением «бедного родственника». Как пишет в своем блестящем биографическом труде «Королева Мария» Джеймс Поуп-Хеннесси, «принцесса Мэй, таким образом, совершенно не подходила для обоих миров: в ней было слишком много королевской крови, чтобы выйти замуж за обычного английского джентльмена, и слишком мало, чтобы стать супругой королевской особы. По крайней мере так казалось в конце 1880-х годов».

И все же эта проблема была решена одной персоной, обладавшей как властью, так и силой воли. Королева Виктория не разделяла антипатии своих кузенов и кузин с континента к людям морганатической крови. Отбросив их традиционалистские аргументы, она решила, что принцесса Мэй будет превосходной женой для одного, а потом и для другого ее внука. Вот так и получилось, что молодая женщина, не обладающая каким-либо состоянием и не имеющая безупречной родословной и, казалось бы, обреченная стать старой девой, в конце концов сделалась супругой правящего короля Великобритании. В этом смысле принцессу Мэй действительно можно сравнить с Золушкой, а королева Виктория вполне годится на роль исключительно щедрой крестной.

«Молодые люди отправились в Сандрингем, в коттедж, — писала королева своей старшей дочери Виктории, — после свадьбы, о которой я сожалею и которую считаю несчастной и печальной». Коттедж, где они провели медовый месяц, оставался их домом в течение следующих тридцати шести лет — он находился совсем недалеко от главной усадьбы Сандрингема, их связывала проходящая через парк короткая дорожка. Именно здесь восемнадцатью месяцами раньше принцесса Мэй наблюдала за агонией своего первого жениха. «Все там осталось, как было, — сообщала императрица, — его туалетный столик с часами, его расчески, щетки — в общем, все. Его кровать покрыта шелковым „Юнион Джеком“, [17] в застекленном шкафу хранятся его фотографии, одежда, безделушки и т. д.» Все это не слишком вдохновляло, да и принцесса Мэй не могла особенно радоваться тому, что ее муж, желая помочь ей справиться с переживаниями, сам выбрал для Йоркского коттеджа новые ковры, шторы и обои, а также заполнил комнаты современной мебелью из запасов друга отца сэра Бланделла Мейпла. Новобрачным приходилось также выдерживать вторжение в их «малый Трианон» обитателей большого дома: принцесса Уэльская и ее шумливые дочери всегда являлись без приглашения, иногда даже во время завтрака. Мэй страдала от этого больше, чем ее супруг. Позднее она писала ему:

«Иногда я думаю, что сразу после свадьбы мы слишком мало были одни и не имели возможности узнать друг друга так хорошо, как это было бы возможно в ином случае; и это привело к множеству небольших стычек, которых вполне можно было избежать. Как ты знаешь, мы оба ужасно чувствительны и любое мало-мальски резкое слово сразу принимаем за оскорбление, и боюсь, что ни ты, ни я не склонны легко это забывать».

Принц Георг искренне любил жену, однако высказывал свои чувства лишь на бумаге. Когда он брался за перо, в его словах появлялась истинная страсть, как, например, в этом письме, написанном в первый год супружеской жизни:

«Я знаю, что если и способен любить кого-то (кто отвечает на мою любовь) всем сердцем и душой, то лишь мою милую маленькую Мэй. Теперь ты знаешь, что я ничего не делаю наполовину, и когда я делал тебе предложение, ты мне очень нравилась, но я не очень тебя любил, но уже тогда видел в тебе ту, которую смогу сильно полюбить, если только ты ответишь на мою любовь… Я пытался понять и узнать тебя и теперь с радостью могу сказать, что действительно люблю тебя, моя милая девочка, всем сердцем и просто принадлежу тебе… Я тебя обожаю, моя милая Мэй, и больше мне нечего сказать».

Однако при всей его нежной привязанности к жене он на первых порах не смог поддержать и подбодрить ее в новых для нее обстоятельствах, а также защитить от враждебного отношения со стороны своей семьи. Хотя и добрая по натуре, принцесса Уэльская не единожды демонстрировала раздражение по отношению к своей чересчур утонченной невестке; впоследствии было замечено, что из тех памятных вещей, которыми окружала себя королева Мария — только на ее письменном столе стояло более девяносто предметов, — ничто не напоминало о ее свекрови. Принцесса Уэльская, одновременно радуясь счастью сына и горюя о том, что вынуждена делить с кем-то его любовь, едва скрывала ревность, связанную с нарушительницей ее спокойствия. Три ее дочери относились к невестке еще более нетерпимо. Завидуя способностям Мэй и ошибочно принимая присущую ей застенчивость за высокомерие, они всячески старались унизить ее достоинство. Самая язвительная из всех, принцесса Виктория как-то раз заявила гостям в Виндзоре: «Не пытайтесь разговаривать за обедом с Мэй — ведь все знают, что она нагоняет смертельную скуку». А принцесса Луиза, с презрением отзываясь о морганатическом происхождении герцогини Йоркской, высказывалась так: «Бедная Мэй! Бедняжка! С ее-то вюртембергскими руками!»

Эти первые годы брака сильно подорвали ее уверенность в себе. Страдая от недостаточной поддержки со стороны любимого, но немного замкнутого мужа, ощущая на себе злобные взгляды, которые были убедительнее любых слов, она постоянно находилась во враждебном окружении. Ее старая подруга Мейбл, графиня Эрли, после одной эмоциональной встречи с Мэй писала:

«Еще девушкой она была робкой и сдержанной, но теперь ее робость настолько усилилась, что только в моменты откровенности она бывает сама собой. Твердая броня, которой она постепенно обрастает, скрывает теплоту и нежность ее личности».

Императрица Пруссии Виктория отмечала в ее манере поведения «чрезвычайную холодность, отчужденность и даже надменность: при каждой встрече приходится заново разбивать лед отчуждения». Правда, императрица, старшая дочь королевы Виктории, никак не могла забыть того, что принцессу в свое время предпочли ее собственным дочерям, когда выбирали невесту сначала принцу Эдди, а потом принцу Георгу. Однако и те, кто был благожелательно к ней настроен, находили, что Мэй не хватает светской непринужденности. В 1894 г. сэр Генри Понсонби, просидев рядом с ней за столом три вечера подряд, сказал своей жене: «Она хорошенькая и даже, можно сказать, роскошная женщина, но безнадежно скучна». Одна придворная дама тут же добавила: «Она умная женщина и имеет много собственных идей, и если она сумеет изменить манеру поведения, то станет играть в обществе весьма положительную роль. А пока что люди говорят, что она чересчур важничает».