Плач к Небесам - Энн Райс Страница 145

Кардинал лично представил Тонио многим и многим гостям, и вконце концов все эти бесконечные похвалы, восторженное перечисление самыхразных моментов его исполнения, любезные приветствия и мягкие пожатия рук привсей своей приятности совершенно измучили Тонио. Он улыбался, когда слышалуничижительные замечания о Беттикино. Вне всякого обсуждения, Беттикино был длянего великим певцом, и не важно, кто и что говорил по этому поводу.

Но на какое-то время Тонио заставил всех позабыть об этом.

Даже сам кардинал был поражен представлением. Улучив момент,он отвел Тонио в сторонку и попытался описать свои впечатления.

— Я думаю об ангелах, Марк Антонио, — сказал он сосдержанным изумлением в голосе. — Какие они? Какие у них голоса? И каквообще земное создание может петь так, как сегодня пел ты?

— Вы слишком великодушны, мой господин, — ответилТонио.

— Разве я не прав, когда говорю, что это пение былонеземным? Может, я чего-то не понимаю? Там, в театре, на какой-то миг онисошлись — мир духа и мир плоти, и из этого слияния возник твой голос. Я виделвокруг себя обычных земных людей. Они смеялись, пили вино, развлекались, какделают люди повсюду. И вдруг все застыли в абсолютном молчании, когда услышали,как ты поешь. Что это было, как не высочайший уровень их чувственного наслаждения?А может, это превратилось скорее в духовное наслаждение, которое на миг связалосебя с чем-то земным?

Тонио любовался серьезностью кардинала. Совершенно очевидноевосхищение, которое испытывал Кальвино, согревало его, и он чувствовал, что могбы сейчас с радостью оставить всех этих людей, выпивку, сладкое полубредовоезабытье вечера, лишь бы побыть наедине с его преосвященством и немногопотолковать о подобных материях.

Но кардинал уже взял его за руку и отвел к гостям. Ливрейныелакеи распахнули двери бального зала, и Тонио с кардиналом предстояло потерятьдруг друга в толпе.

— Но ты кое-чему научил меня, Марк Антонио, —точно украдкой, быстрым шепотком признался Кальвино. — Ты научил менялюбить то, чего я не понимаю. Теперь я уже не скажу тебе, что любить красивое инепостижимое — это тщеславие, а не добродетель. — И он поцеловал Тониобеглым официальным поцелуем.

Граф Раффаэле ди Стефано тоже выразил свои комплименты певцуи композитору, признавшись, что в прошлом опера не слишком привлекала его. Онпостоянно находился неподалеку от Тонио и, хотя сам не слишком много с нимразговаривал, окидывал всех окружающих ревнивыми взглядами.

По мере того как бал продолжался, вид Раффаэле действовал наТонио все более и более мучительно. Он так живо напоминал Тонио о той спальне,что временами граф начинал казаться ему созданием, которое вообще не должноодеваться, как остальные мужчины. Густые волосы на тыльной стороне запястийвыглядели довольно нелепо под слоями кружев, и Тонио приходилось постоянноотводить глаза, ведь в противном случае он прямо сейчас оставил бы этособрание, уведя Раффаэле за собой.

Одно лишь обстоятельство огорчало его: отсутствие КристиныГримальди.

Он повсюду искал ее. Он был уверен, что не мог еепропустить, и терзался в догадках, почему она не пришла.

Ведь она была в театре, он видел ее! И он понимал, чтоприйти за сцену, конечно же, она не могла. Но почему ее не было здесь, в домекардинала?

Самые отвратительные мысли приходили ему в голову. Тониочувствовал, как проваливается в настоящий кошмар, стоило ему подумать о том,что она видела его одетым в женское платье. Но ведь он поклонился ей, увидев еев ложе графини, и она вернула ему поклон и восторженно аплодировала маленькимиручками после каждой его арии, и он видел, видел ее улыбку, несмотря наразделявшую их пропасть!

Так где же была она теперь?

Но он не мог решиться спросить об этом Гвидо или графиню,постоянно находившуюся рядом с ним.

В этот вечер многие пришли только потому, что приглашениепоступило от кардинала Кальвино. И графиня изо всех сил старалась, чтобы какможно больше гостей познакомились с ее музыкантами, ведь это означало, что наследующий день в оперу могли прийти люди, никогда прежде не бывавшие в театре.

Однако успех оперы был уже практически обеспечен.

Руджерио был уверен, что теперь опера будет идти каждыйвечер вплоть до конца карнавала, а к Гвидо и Тонио в течение вечеранеоднократно подходили с вопросами, касавшимися их планов на будущее.

Упоминались Болонья, Милан, даже Венеция.

Венеция! Услышав это слово, Тонио тут же с извинениямипрервал беседу.

Но такие разговоры завораживали его, так же как завораживалото, что его снова и снова представляли членам королевской фамилии.

* * *

Наконец они с Гвидо остались вдвоем. Дверь была заперта. Иони занялись любовью, признавшись друг другу, что слегка удивлены силесобственного желания.

Потом Гвидо заснул, а Тонио лежал с открытыми глазами, какбудто не хотел, чтобы эта ночь кончилась.

* * *

Наконец выложенный мозаикой пол исчертило пыльными полосамизимнее солнце. В полном одиночестве бродил Тонио взад и вперед по просторнымнеприбранным комнатам, периодически останавливая взгляд на высокой, в его рост,куче подарков и писем, наваленных на круглом мраморном столе.

Он отставил в сторону вино и попросил крепкого кофе.

Принеся себе кресло, начал проглядывать хрустящие,разукрашенные листы пергамента, пытаясь убедить самого себя, что ничегоконкретного не ищет и просто делает то, что должен сделать. Но что-то онвсе-таки искал.

О, повсюду встречались ему венецианские имена! С замершимсердцем прочел он приветствия тети Катрины, поняв, что, вопреки своемуобещанию, она тоже была здесь. Что ж, он не будет с нею встречаться. Потому чтосейчас он слишком счастлив для этого. И семейство Леммо тоже присутствовалосреди зрителей, и кое-кто еще из Лизани, и десятки других людей, кого он едвазнал.

Так значит, весь мир был свидетелем того, как, переодетый вженский маскарадный костюм, он издавал звуки, присущие только богам и детям.Словно вернулись прежние кошмары, прежние унижения, столь же непостижимые, какего самые ужасные сны.

Он сделал глубокий глоток обжигающего, ароматного кофе.

Пробежал глазами горсть записочек со словами высочайшеговосхищения, и тут же в его памяти всплыли самые интересные моменты прошедшегоспектакля. Откинувшись в кресле и прижав к губам край одного из писем, он вдругподумал, что в этот самый час аббаты уже собираются, наверно, в кофейнях и, каки он, предаются воспоминаниям о тех же моментах.