Музы героев. По ту сторону великих перемен - Наталия Сотникова Страница 15

Естественно, очертеневшие от республиканской суровости люди изголодались по модной одежде настолько, что сильно перегнули палку. Во Франции всегда было полно щеголей, но после термидорианского переворота появилась прослойка молодежи, которая будто старалась бросить вызов обществу. Экстравагантность туалетов «удивительных» и «невероятных» превосходила все мыслимые границы, доходя до нелепости.

Обычно у мужчин это был короткий жилет до середины груди, тогда как панталоны из светлой замши, туго обтягивавшие тело, доходили почти до груди. Сверху надевался фрак с преувеличенно высокими плечами и широченными лацканами, закрывавшими половину груди, воротником, настолько высоким, что закрывал уши. Огромный шейный платок завязывался неимоверно сложным образом. Костюм «удивительной» в общих чертах был описан выше. Благородные линии прядей волос под императора Тита сменила вычурная прическа «под дикобраза». Не стоит думать, что данное животное играло во Франции какую-то особую роль, напротив, оно было вполне уважаемым и даже являлось символом дома герцогов Орлеанских. Отдельные короткие пряди обрабатывались таким образом, что стояли дыбом и смахивали на иглы дикобраза, причем щеголяли такой прической не только мужчины, но и женщины.

Чисто внешних отличий от презренной черни этим франтам показалось мало, и они сделали попытку выделиться также своей речью. В большой моде было подражание весьма специфическому английскому произношению, но, прежде всего, следовало удалить ненавистный звук «р», ибо именно с него начиналось проклятое слово «революция». Отсюда возглас восторга подобного фата при виде привлекательной женщины звучал следующим образом:

— Что за п'ек'асное тво'ение, я п'осто уми'аю от ст'асти!

Естественно, никто не мог затмить неотразимую хозяйку дома, которая одевалась по рисункам художника Карла Верне (1758–1836). Как писал в своих воспоминаниях композитор Даниэль-Франсуа Обер, «она несла с собой день и ночь — день для себя, ночь для других». Фригийский колпак был предан забвению, но мода еще не приняла окончательного решения по головным уборам. Однако надо же было чем-то прикрыть стриженые волосы, слишком напоминавшие о тюрьме Ла-Форс, и Тереза остановились на промежуточной мере — париках. Модница меняла их как перчатки, появляясь чуть ли не каждый день в «новых волосах» всех возможных цветов — белокурых, голубых, лиловых, черных как вороново крыло. Пресса в один голос порицала это ужасное поветрие — ведь парики изготавливались из волос людей, приговоренных к гильотине, их отрезали перед тем, как посадить жертву на тележку смерти.

Что касается туалетов, то мадам Тальен часто надевала трико телесного цвета и поверх лишь легкую тунику из прозрачной ткани с разрезами, позволявшими видеть до бедра во всей ее красе ногу, украшенную золотыми браслетами. Тереза выряжалась то под богиню мудрости Минерву, посадив себе на плечо сову, которая с перепугу от яркого света таращила круглые глаза и беспорядочно взмахивала крыльями. То она изображала Диану, богиню охоты в пятнистой шкуре, с одной обнаженной грудью и околососковым пространством, покрытым крошечными луговыми цветами. Еще смелее был образ предводительницы амазонок, когда обнажены были обе груди, кое-как прикрытые перевязью, на которой болтался колчан со стрелами. Образ весталки, жрицы древнеримской богини домашнего очага Весты, требовал длинных, иссиня-черных волос длиной до пояса. Являясь царицей Савской, Тереза украшала пальцы ног 6 перстнями с сапфирами, рук — 8 перстнями, нанизывала на руки 18 браслетов, а волосы поддерживала подвязкой, сплошь усыпанной рубинами.

— Хочу замаскировать следы от укусов крыс в тюрьме Ла-Форс, — как бы оправдывалась она, намекая на перенесенные в заключении мучения. Совсем нелишне было лишний раз напомнить окружающим о своих страданиях во времена террора. Тереза с удовольствием каждодневно наглядно убеждалась в том, что стала царицей моды, ее копировали, ей подражали женщины всех возрастов, рискуя собственным здоровьем и бросая вызов «муслиновой» болезни. Чтобы хоть как-то обезопасить отважных прелестниц, художники привлекли такие элементы античных туалетов как гиматии и паллы[17], которые под влиянием стиля классицизма превратились в легкие шали с орнаментальной каймой. Но самый замечательный комплимент Терезе происходил от великого знатока людей вообще и женщин в частности министра Талейрана:

— Невозможно быть более роскошно раздетой!

И в любом образе за ней плыло облачко пьянящего аромата цветов померанца.

17 мая 1795 года, когда Тереза восседала в ложе театра Фейдо, у нее начались схватки, и через некоторое время на свет появилась дочь Тальена. Крестной матерью младенца стала близкая подруга матери, вдовая виконтесса Роза де Богарне, а потому девочку окрестили Роза Термидор Лора Жозефина. Ребенок не оказал благотворного влияния на семейную жизнь супругов Тальен; день ото дня она подвергалась все большим испытаниям, отнюдь не способствовавшим ее устойчивости. В то время как Тереза блистала в обществе и слыла несомненной законодательницей моды, положение Жана-Ламбера в политике становилось все более шатким. Термидорианский переворот так и остался наивысшей точкой его карьеры, о чем он регулярно напоминал гостям в салоне жены, в сотый раз пересказывая в лицах со всеми уже известными и поднадоевшими подробностями события 9 термидора. К тому же он был неотесан, малообразован и выглядел нелепо рядом со своей ослепительной женой. Тальен все реже выступал на заседаниях Конвента, и в широкой публике поговаривали о том, что республика идет неизвестно в каком направлении, потому что у ее кормила стоят посредственные люди типа него. Ропот в народе лишь усилился после лишений исключительно холодной зимы 1794/5 года.

Хотя жизнь Терезы теперь стала бесконечной вереницей балов, посещений театров и приемов, она никогда не переставала творить добрые дела. К ней шел непрекращавшийся поток прошений самого разного рода, как от аристократов, желавших возвратиться эмигрантов, так и от людей низкого звания. Она использовала не только возможности Тальена, но и своих многочисленных влиятельных знакомых и поклонников, направляя к ним просителей и настоятельно ходатайствуя не отказать в исполнении их просьб. Как писал в своих воспоминаниях депутат Антуан Тибодо, «ее царствование [в обществе] осушило много слез, насколько мне известно, сие никому ничего не стоило». Не существует ни одного свидетельства, что она брала деньги за свое содействие. Притом Тереза, истинная дочь своего отца, любила деньги, но, как отметил один из ее современников, «она любила деньги не как таковые, но за удовольствия, каковые можно было купить за оные».

Как-то влиятельный политик Баррас представил ей молодого, очень худого, болезненного вида длинноволосого мрачного молодого офицера, глаза которого, однако же, горели каким-то особенным блеском. Это был бригадный генерал Наполеон Бонапарт, отличившийся при взятии Тулона, где и познакомился с Баррасом. После этого героического эпизода он был назначен командующим артиллерией войск, действовавших в Италии. Вскоре все прочие генералы Итальянской армии, раздраженные его дарованием и независимой манерой держаться, добились того, чтобы его послали в мятежную Вандею. Наполеон ненавидел гражданскую войну и помчался в Париж, где выяснил, что, в довершение ко всему, его вместо артиллерии назначили в пехоту. Он попытался хлопотать об отмене этих несправедливых назначений, но председатель военного комитета даже не пожелал выслушать его доводы.

Конец ознакомительного фрагмента