Савва Морозов. Смерть во спасение - Аркадий Савеличев Страница 15

Это тоже можно передать Тимофею Саввичу, наверняка ему понравится.

Слуги с сознанием выполненного долга ушли, и сбивчивая беседа продолжилась. В основном хвастовство Амфи. Хорошо, что хоть он не стал опять влезать в петлю, но похвастался:

— Я чего в Петербург мотался? Я, мой дорогой Хан, с самим Сувориным обедал! Вот бы наш Чехонте посмотрел — удивился бы.

Видно было, что он и сам еще от этого удивления не отошел. Савва мало вникал в студенческое баловство приятелей, но ведь читал же что‑то, кроме своей химии. У них родитель хоть и с ремнем, но с тугим кошельком, за спиной не стоит — самим зарабатывать надо. Иногда лучше не обращать на это внимания, чтобы не конфузить. Хотя Сережку‑то Амфитеатрова оконфузишь, как же!

— Звал я сюда и Антошу, — скакал он на хвастливом коньке, — да некогда, говорит. Может, где в больнице подрабатывает. Но, бьюсь об заклад, строчит что‑нибудь! Чего ж, я знакомством с Сувориным похвастался, вот хочет доказать, что и он не лыком шит.

Слушая эту болтовню, Олежка Вязьмин откровенно посмеивался. Съязвил и Савва:

— А ты чего, агрономишка? Доктор наш пишет, вот этот правовед, вместо того, чтобы права перед царями качать, к Суворину на обеды ездит — не отставай и ты. Шпарь что- нибудь этакое. про кровососов Морозовых, например. Право, Олежка, подкузьми этого болтуна, — бесцеремонно пихнул он кулаком в бок расходившегося Амфи.

На того только кулаки и действовали, попритих. Дал сказать словцо и Вязьмину. На удивление откровенное:

— Нет, я так высоко не летаю. Потому и в агрономы пошел. Мне бы что? К матушкину малому наделу землицы прикупить, жену по моему махонькому росточку, — хорошо так посмеялся над собой, — побогаче завести, а хозяйство вести я научусь. Не все же с полицией стенка на стенку ходить. Ведь и ты, Савва, в химики‑то по дурости пошел?

Все так рассудил, что и ответить нечего.

Но Савва, заразившись его откровенностью, все‑таки ответил:

— Нет, не по дурости! В текстильном деле что, думаете, главное? Шерсть, хлопок, шелк? Нет, други мои, краска. Как покрасишь, так и продашь.

Самого удивило это практическое прозрение. Хотя не сегодня же оно пришло?

Такой, видно, деловой вид на физиономии отобразился, что Амфи даже подпрыгнул от оскорбления:

— Нет, с вами только дохлых мух давить! Кто гарем обещал?

Надо было как‑то выкручиваться.

Всякая вода, как известно, течет по течению. Усадебные пруды были устроены на ручье, который покойный дед назвал Плаксой. У него были свои причуды, никто не возражал. Плакса так Плакса. Может, и характер ручья такой: со слезами родниковыми пробивается сквозь густейшую навесь вековых ив. В иных местах и воды‑то не видно, так все заросло. А звон стоит почище соловьиного; витые корни и уткнувшиеся в землю ветви заставляют струю перепрыгивать через многочисленные запруды. Сами собой и прудики образуются. Дед Савва Васильевич бесполезными красотами, которые нельзя было положить на хлопчатую или там шелковую ткань, не грешил. Первоначальную избу ставил, где помещик Рюмин указал — в сырой и болотистой пойме безымянного, а главное, бесполезного ручья. Ни рыбы тут, ни купанья. Живи, Мороз, коль не померзнешь!

Ехидно так подумал, а Мороз‑то обжился и стал всесильным Саввой Васильевичем, купцом первой гильдии, перед которым под старость бывшему гусару плакаться приходилось, выпрашивая то того, то сего, а чаще всего деньжат. Не отсюда ли и названьице такое возникло — Плакса? Догадками внук себе голову не забивал, просто любил эти места. Ведь для чего устраивал дед на ручье пруды? Да чтоб болотистую пойму осушить — пруды забирали лишнюю воду. Это был, наверно, первый позыв. А другой — портомойни больно хороши на прудах получились. Разраставшееся хозяйство, с многочисленной челядью, требовало стирки да стирки. Дощатые навесы, посаженные на сваи, сохранились до сих пор, хотя была на задах усадьбы добротно срубленная прачечная. Но прачки там только мылили белье, а полоскать предпочитали на сваях.

Этим делом они сейчас как раз и занимались, под вечер. Нарочно, нет ли — высыпали на сваи одни молодухи. Может, для старых прачек и вода родниковая холодна, а может, попеть захотелось. Не в проволглых же стенах глотки драть. Кучеренок Данилка вел хохочущих студентов вниз по ручью, а встречь им неслось:

Шла щука из Володимира,

Она хвост волокла по Клязьмице.

Хвостище полотняное по замедленной глади пруда струилось, и его таскали раскрасневшимися от ключевой воды руками взад-вперед, — в этом и суть полоскания заключалась. Но распевшимся прачкам чего‑то большего хотелось, то есть украшений, которых в их жизни не бывало. Дальше пошло-поехало по водной глади:

Как на щуке чешуйка серебряная,

Что серебряная, позолоченная,

Как у щуки спина жемчугом сплетена.

Особенно у самой ближней и самой молодой — уж истинно на крутом изгибе под тонкой рубашонкой косточки — хребточки посверкивали на ярком вечернем солнце.

Восторженный Амфи, вылезая из кустов, и сам щучьим хвостом затабанил:

— Прелесть‑то, ребятки, какая!

Щучка-прелесть только настороженно встрепенулась, но еще озорников не видела, продолжая себя выхвалять:

Как головка у щуки унизанная, А наместо глаз — дорогой алмаз.

— Алмаз, уж истинно! — возопил Амфи совсем ошалело, накидывая сзади руками на щучку свою сеть.

Дальше началось что‑то невообразимое. Щучка взвизгнула заливистым женским голосом, рванулась из расхлябистых студенческих сетей, поволокла и самого рыбака на край помоста, а сзади на него налетела уже другая, матерая щучица, скользкими плавниками, в которых болталось по ошметку мокрого белья, и давай, давай в загорбок. так что в переполохе все трое и слетели в воду! Глубоковато, видно, было на омуте, потому что Амфи, не умевший плавать, зашлепал панически руками и заорал:

— Сав!..

Не Савва, а Данилка вытаскивал его из холоднющей весенней воды, которая еще не согрелась для купанья. Прачки хозяйского кучера знали, а тут и сам молодой хозяин вынужден был прянуть из кустов на выручку. Все смутились да и перепугались, работали- то ведь от хозяйской прачечной. Не могли понять, с чего это млад-купчик хохочет. А как было не хохотать! Мокрый скруток, которым хлестали Амфи, оказался не чем иным, как его, Саввы, батистовой рубашкой. Вылезшая на мосток последней разгневанная щучица знала, конечно, чья это рубашка, сразу заохала:

— О-о, что будет, если порвала сдуру! Не выдавайте меня, Савва Тимофеевич.

Порядки в усадьбе были строгие. Мало хозяева, так над прачками и своя надсмотрщица

была. Она уже бежала по заросшей тропинке к мосткам, ругаясь:

— Кой ляд у вас там происходит?

Прачки стали суетливо собирать белье.