Льюис Кэрролл - Нина Демурова Страница 15

Конечно, Чарлз подшучивает над сестрой, пожелавшей получить от него «длинное» письмо, однако вопросы его не надуманны, они свидетельствуют о том, что, даже находясь в школе, Чарлз внимательно следит за всем, что происходит в семье, что делают и что читают его братья и сестры, кто из родственников и друзей гостит у Доджсонов, а кто еще только собирается приехать, и пр., и пр. Завершает он свою эпистолу следующим образом: «Сможешь ли ты сжать все эти вопросы в один и ответить на него? Наконец, веришь ли ты или нет, что я от души подписываюсь “Любящий тебя брат”? Ты удовлетворена длиной этого письма?»

Упоминаемый в этом письме мистер Мэр, который вел занятия по математике, высоко ценил способности Чарлза; в 1848 году он писал преподобному Доджсону: «За то время, что я преподаю в Регби, у меня не было более многообещающего ученика его возраста».

Выше уже отмечалось, что Чарлз никогда не жаловался родным на жизнь в Регби; однако некоторое представление о ней можно составить по его замечаниям, сделанным годы спустя. Так, в 1855 году он писал:

«Во время моего пребывания там я, вероятно, достиг кое-каких успехов в науках всякого рода, однако ничто там не делалось соп атоге, [26] и я тратил невероятно много времени на выполнение налагаемых взысканий, которые заключались в переписывании множества строчек; последнее я считаю одним из главных недостатков школы в Регби. Я кое с кем там сошелся, ближе всего с Генри Ли Беннетом (в колледже у нас оказалось меньше общих интересов, и наши отношения охладели), но не могу сказать, что вспоминаю о своем пребывании в публичной школе с каким бы то ни было удовольствием, и я ни за что на свете не согласился бы снова пережить эти три года».

А спустя почти десять лет после окончания Регби он посещает школу в Редли и обращает внимание на одноместные спальни-кабинки для учеников. 18 марта 1857 года он записывает в дневнике:

«…маленькая спальня, где ты находишься в безопасности, где тебя не будут беспокоить и преследовать… Верно, это много способствует счастью младших мальчиков, уравновешивая любые преследования (bulling), от которых они страдают днем. Опираясь на собственный опыт школьной жизни в Регби, могу сказать, что, будь я таким образом защищен от преследований по ночам, все испытания, выпадавшие на мою долю в дневное время, были бы пустяками в сравнении с ними».

Интересна в этом отношении повесть выпускника Регби Томаса Хьюза (1822–1896) «Школьные годы Тома Брауна», вышедшая анонимно в 1857 году, всего через семь лет после того, как Чарлз окончил школу. Хьюз поступил в Регби в 1834 году, когда директором там был знаменитый Томас Арнольд. Хотя к тому времени доктор Арнольд возглавлял школу уже в течение пяти лет, в ней еще царили некоторые жесткие старые порядки, живо изображенные писателем. Повесть была хорошо принята читателями. Через несколько лет (1861) Хьюз написал роман «Том Браун в Оксфорде», также во многом автобиографический. Можно не сомневаться, что Доджсон прочитал эти книги. Было бы в высшей степени интересно узнать его мнение о них — но, увы, дневники за эти годы утеряны. Писатели познакомились только спустя годы. Мы знаем лишь о том, что они встретились в 1876 году в конторе издателя Макмиллана, куда Кэрролл приехал, чтобы подписать 80 подарочных экземпляров только что отпечатанной поэмы «Охота на Снарка», которые издательству предстояло разослать по авторскому списку. В дневниковой записи Кэрролла об этой встрече нет упоминания о Регби — и немудрено: эта школа оставила у него столь мрачные впечатления, что вряд ли ему хотелось вспоминать о ней.

Жизнь в деревне, с ее чистым воздухом и свежими деревенскими продуктами, равно как и неустанная забота родителей, способствовала тому, что дети в семье росли здоровыми и крепкими. Доджсоны не потеряли ни одного из одиннадцати детей, что было редкостью в эпоху высокой детской смертности от туберкулеза, желудочных и прочих заболеваний. Конечно, Чарлз перенес обычные в те времена болезни: «детскую лихорадку» (какая именно болезнь скрывалась под этим названием, современным медикам установить не удалось), коклюш и корь. Когда матери сообщили о коклюше, которым Чарлз заболел в Регби, она написала 24 марта 1849 года своей сестре Люси, с которой была особенно близка и которую любили все в семье: «Я уверена, что ты будешь так же удивлена, как и мы, когда узнали, что милый Чарлз все-таки и вправду болен коклюшем. А ведь прошлым летом он все каникулы провел с малышами, ухаживая за ними и развлекая их, хотя, вне всякого сомнения, знал, что у них коклюш. Конечно, я очень волнуюсь за него и не нахожу покоя, однако надеюсь, что в это время года болезнь долго не протянется…» Ее старшему сыну тогда было 17 лет.

После лихорадки Чарлз стал туговат на правое ухо; перенесенная позже корь усугубила эту глухоту. Впоследствии во время прогулок он всегда просил спутников идти слева от него, а посещая театр, который очень любил, садился с правого края.

Была у Чарлза еще одна особенность, доставившая ему немало горьких минут в школьные, да и во все последующие годы: он заикался. Правда, это было не то мучительное «взрывное» заикание, когда человек пытается преодолеть первый слог и снова и снова повторяет его; его заикание скорее походило на небольшую запинку или нерешительность перед произнесением некоторых слов, особенно начинающихся с шипящих или свистящих звуков. Отметим, кстати, что от заикания страдали и несколько его братьев и сестер. Впоследствии, когда Чарлз стал преподавателем и принял сан дьякона Англиканской церкви, заикание мешало ему при чтении проповедей и лекций. Он всячески стремился избавиться от этого недостатка и обращался к различным специалистам, но так и не смог полностью освободиться от него. Правда, в семейной и теплой дружеской обстановке его заикание практически исчезало; не было его и в тех случаях, когда он играл или беседовал с детьми. Интересно, что многие из его юных друзей, рассказывая после кончины Кэрролла о своей дружбе с ним, и не вспоминали о его заикании, а когда их об этом спрашивали, искренне недоумевали. Современные психологи, подвергшие внимательному рассмотрению «случай Кэрролла», склоняются к мнению, что его заикание было связано с застенчивостью.

От нее Чарлз не избавился и во все последующие годы. Коллингвуд писал, что «он был застенчив и чувствителен по натуре», а коллега Кэрролла по Оксфорду вспоминал, что его «отличали чрезвычайная стеснительность и болезненное отвращение к публичности». Марк Твен, высоко ценивший книги Кэрролла, познакомившись с ним в доме Макдональдов, заметил, что «на него было лишь интересно посмотреть, ибо это самый молчаливый и застенчивый взрослый, какого я когда-либо встретил, если не считать “дядюшки Римуса” (рассказчика сказок о Братце Кролике американского писателя Д. Ч. Харриса. — Н. Д.)».

Англичане нередко приводят выражение, давно уже ставшее пословицей: «Ребенок — отец Мужчины» (The Child is father of the Man). Эти слова принадлежат Уильяму Вордсворту, поэту, которого высоко ценил Чарлз. Вордсворт недаром выделяет два слова в этой строке заглавными буквами, подчеркивая тем самым их значимость. Эта фраза поначалу кажется парадоксом, однако в парадоксах нередко кроется истина. Глубокое наблюдение Вордсворта невольно приходит на ум, когда думаешь о детстве и отрочестве будущего Льюиса Кэрролла.