Григорий Потемкин - Ольга Игоревна Елисеева Страница 15

Ничего удивительного, что при таких задатках юноша учился легко. В июле 1757 года куратор университета И. И. Шувалов выбрал группу из двенадцати подопечных, чтобы повезти ее в Петербург для представления императрице Елизавете Петровне [122]. Среди них оказался и Потемкин, чьи успехи в науках знаменовала золотая медаль. «Большая часть учеников избраны были по причинам посторонним, — писал Самойлов, — а меньшее число, между коими был и Григорий Александрович, по отличию и успехам в науках… Он познаниями своими, остроумием и изречениями наиболее замечен был в домах иностранных министров и других знатных, куда их возили; напоследок они представлены были государыне Елизавете Петровне, и сведения Григория Александровича в еллино-греческом языке и в церковной истории обратили сей монархини внимание, во изъявление чего изволила она его пожаловать капралом конной гвардии» [123].

Денис Фонвизин, также посетивший столицу с товарищами, писал: «Я удивлен был великолепием двора нашей императрицы. Везде сияющее золото, собрание людей в голубых и красных лентах, множество дам прекрасных, наконец, огромная музыка — все сие поражало зрение и слух мой, и дворец казался мне жилищем существа выше смертного» [124].

Пребывание при дворе произвело на молодого Потемкина сильное впечатление. Во-первых, он понял, что не создан ни монахом, ни ученым. А во-вторых, увидел великую княгиню Екатерину Алексеевну… Ей было двадцать восемь, ему — восемнадцать. Не осталось свидетельств о первом, мимолетном знакомстве наших героев. Придворные с любопытством взирали на способных мальчиков, их подводили к императрице, подводили и к великокняжеской чете. Петр Федорович не занимался науками, а вот Екатерина могла и заинтересоваться беседой со студентами, ведь круг чтения был в те времена не так уж широк и все модные книги — на слуху.

О такой даме юный Гриц не мог и помыслить. Зато сама великая княгиня позволяла себе многое. Незадолго до этого у нее появился новый кавалер, молодой поляк, секретарь английского посольства Станислав Понятовский. Он и описал, как Екатерина выглядела в ту пору: «Оправляясь от первых родов, она расцвела так, как об этом только может мечтать женщина, наделенная от природы красотой. Черные волосы, восхитительная белизна кожи, большие синие глаза навыкате, много говорившие, очень длинные черные ресницы, острый носик, рот, зовущий к поцелую, руки и плечи совершенной формы; средний рост — скорее высокий, чем низкий, походка на редкость легкая и в то же время исполненная величайшего благородства, приятный тембр голоса, смех, столь же веселый, сколь и нрав ее, позволявший ей с легкостью переходить от самых резвых, по-детски беззаботных игр — к шифровальному столику, причем напряжение физическое пугало ее не больше, чем самый текст, каким бы… опасным ни было его содержание… Она много знала, умела приветить, но и нащупать слабое место собеседника. Уже тогда, завоевывая всеобщую любовь, она торила себе дорогу к трону» [125].

Примерно такими же восхищенными глазами должен был смотреть на прекрасную даму и наш герой. Однако каким бы пылким поклонником ни был Понятовский, в его описании неспроста появились шифровальный столик и тексты опасного содержания. Екатерина действительно уже начала «торить» себе дорогу к власти. Она старалась завоевать как можно больше друзей и через Станислава поддерживала переписку с английским послом сэром Чарльзом Уильямсом. Дипломат ссужал великой княгине крупные суммы денег, которые, очевидно, шли не на булавки, а на подкуп сторонников.

Вся эта политическая кухня была еще далека от Потемкина. Хотя всего через несколько лет ему предстояло окунуться в нее с головой. Пока же студент только знакомился с двором. В литературе распространено мнение, будто, вернувшись из столицы, Гриц заскучал в университете, почти перестал посещать занятия и наконец был изгнан из стен alma mater за лень. Самойлов, напротив, пишет, что после поездки в Петербург его дядя с новой силой налег на книги, но теперь его занимали совсем другие предметы, чем прежде: «Он почувствовал, что для возвышения, к коему дух его стремился, …нужно достигать обширнейших познаний. Углубился он… в чтение жизней великих и славных мужей и других военных и политических книг, …предался учению всего, через что мог приобрести генеральность сведений» [126].

Потемкин все дни напролет проводил в богатых библиотеках Греческого и Заиконоспасского монастырей. В последнем, располагавшемся на Никольской улице, прежде находилась Славяно-греко-латинская академия, и интересующие юношу книги имелись там в изобилии. Страсть студента к чтению была колоссальной. Так, в селе Татеве, куда он приезжал к родным погостить, его часто находили утром, спящим в библиотеке на столе для бильярда среди гор книг, за которыми он проводил целые ночи [127].

Гром грянул среди ясного неба. В 1758 году бывшего золотого медалиста отчислили «за нехожение». Известный русский историк XIX века Д. М. Бантыш-Каменский сообщил любопытные сведения: «Я видел в портфелях покойного моего родителя (сгоревших в московский пожар 1812 года) оторванный от „Ведомостей“ лист, в котором было напечатано, в числе выключенных из университета за нехожение, имя Григория Потемкина» [128]. В 1760 году с той же формулировкой был отчислен другой нерадивый студент — Н. И. Новиков. Скорее всего, она являлась стандартным бюрократическим штампом.

Грица не просто изгнали, а изгнали с позором, пропечатав об этом в главной московской газете. Сбылось горькое пророчество Кисловского: «Доживу до стыда, что не умел воспитать тебя как дворянина». Что же случилось? Мемуаристы говорят об этом очень глухо. Самойлов вообще делает вид, что Гриц по собственной воле покинул университет: «Наконец пребывание в университете утомило… пылкий дух Григория Александровича. Он уже мысленно искал другого поприща и для того просил мать свою Дарью Васильевну позволить ему отправиться в Петербург на службу, на что она по некотором сопротивлении согласилась» [129]. Самойлову вторит Энгельгардт: «Родители почли, что военная служба будет ему (Потемкину. — О. Е.) выгоднее; …записали его в конную гвардию унтер-офицером и отправили на службу» [130].

Не следует воспринимать исключение как нечто из ряда вон выходящее. Летом 1763 года «Московские ведомости» поместили следующее объявление: «Для учеников университетской гимназии, которые самовольно отлучились или, взяв аттестаты для записания в службу, и поныне в классы не ходят, определен последний срок, в ноябре месяце, в который они по-прежнему в помянутую гимназию явиться могут; если же оный пропустят, то непременно будут выключены и имена их в здешних ведомостях станут напечатаны» [131]. Видимо, уход из классов к началу 60-х годов стал делом обычным, если не повальным. Вполне могут быть правы те мемуаристы, которые считали, что Потемкин покинул гимназию по своей воле.