Нострадамус - Алексей Пензенский Страница 15

Когда изобразить они хотели Марса и Венеру,Двух рисовали ястребов изящными значками,К ним добавляя рядом двух ворон.Самец – то символ Марса, самка же – Венеры.Животные других родов не столь в любви сильны,Но ястребы – не им чета.Подруга ястреба отдаст себя самцу,Хотя бы тридцать раз до этого с ней близокОн был, а после захотел любви бы вновь.Вот почему в Египте самку этой птицы,Столь ненасытную в любви, с Венерой почитали.Сам ястреб солнцу посвящен —Ведь солнце также тридцать раз вступалоВ любовные сношения с людьми.

КАК ОНИ ИЗОБРАЖАЛИ БРАК

Когда они хотели символ дать для свадьбы —Когда начаться ей, когда же завершиться —А также чтобы отразить природу человека,То рисовали с удивительным искусствомКартинку, а на ней – изображенье двух ворон,Или двуполое созданье, разделенное надвое,Чтоб показать, как вновь оно соединитсяВоедино стараниями Марса и Венеры.

КАК ОНИ РИСОВАЛИ ВУЛКАНА

Чтобы дать нам понять, что мы видим Вулкана,Рисовали они скарабея-жука и стервятника рядом.Их же знаки скрывали Минерву, ведь имиИсточник и сила любви обозначены тайно.Лишь старанья Минервы хранят этот мир —Для того ей не нужен пол мужской.Стервятник же служит символом этой богини.Ведь от всех остальных небожителейЭти два бога – Вулкан и Минерва – отличныТем, что гермафродиты они.

ЧТО ОНИ ПОДРАЗУМЕВАЛИ ПОД СТЕРВЯТНИКОМ

Когда они хотели обозначить мать,Границу или край, или способность видеть,Предвиденье иль год нарисовать желая,А также жалость, или двух богинь —Палладу и Юнону, следуя заветам,Или драконов двух желая к ним прибавить —Стервятником все это рисовали.Мать – потому что нет у них самцов, —Стервятники рождаются, не зная связиС самцом, и это доказать нетрудно.

ЧТО ОНИ ОБОЗНАЧАЛИ ПРИ ПОМОЩИ ЗВЕЗД

Обозначая бога иль судьбу,Иль неизбежный фатум, или цифру «пять»,Они звезду изображали, принимая ее за божество.Как и звезда, божественное ПровиденьеСвоею тенью всех укроет.Мир наш существовать не можетБез Фатума: рок – главный средь божеств.Никто из смертных не способен оказатьСопротивленья власти звезд и их движенью.Число же «пять» нетрудно объяснить:На небе светят мириады звезд,Но только пять из них своим движеньем вечнымОпределяют судьбы мира и людей.

ЧТО ОНИ ОБОЗНАЧАЛИ ПРИ ПОМОЩИ БАБУИНА

Изобразить луну желая или письма,Весь круг земной, иль плаванье, иль гнев,Или жрецов священного Египта,Или вращение земли желая показать —Рисуют бабуина, что привязан нежноК ночному божеству златой луны.Когда луна темнеет, приближаясь к солнцу,То бабуин-самец не ест, не спит, не пьет.В печаль впадая, радость забывает,Склонив глаза к земле, оплакивает онВсе, что с луной должно свершиться,Которой нет прекрасней и не может быть. [40]

Общий тон трактата Нострадамуса – радостный и оптимистичный. По сути, это гимн наукам и образованности, без которых невозможно постичь тайны природы и ее творений. Если искусство чтения иероглифов утрачено и оказалось окутанным тайной, если природа еще скрывает некие загадки, превосходящие возможности человеческого разума, – надо приложить все усилия, чтобы разгадать их. История циклична, когда-то иероглифы читать умели, а теперь нет; но возвращается время, когда это знание вновь откроется трудолюбивым и ценящим ученость людям. В общем, нет ничего невозможного: надо только внимательно изучать культурное наследие древних.

Идея «Перевода» во многом проясняется, если вспомнить концепцию герметизма – мистического учения, якобы дарованного людям богом Гермесом Триждывеличайшим (Трисмегистом) в очень глубокой древности. «Герметический свод» – сборник античных сочинений соответствующей тематики – был переведен на латынь флорентийским филологом и философом Марсилио Фичино еще в XV столетии с греческих рукописей, специально приобретенных на юго-востоке Европы. Писания Гермеса стали откровением для западной публики, не искушенной в изысках восточной мистики. В довольно-таки туманных пассажах герметического свода видели даже некое предвосхищение учения Нового Завета. Появление перевода подвигло многих европейских гуманистов на поиски смысла египетских иероглифов, в которых, как считалось, заключен сокровенный смысл учения Гермеса. Однако все попытки их расшифровки вплоть до исторического открытия Жана Франсуа Шампольона оказались неудачными. Не стала исключением и книга Нострадамуса, чье толкование иероглифов было весьма далеко от истины.

«Перевод „Иероглифики“ Гораполлона» остался неопубликованным при жизни Нострадамуса. Изданию этого сочинения помешали грозные события, полностью поглотившие время и силы будущего пророка. В ноябре 1544 года обильные дожди в Провансе вызвали наводнение, которое разрушило часть городской стены Авиньона. Рона вышла из берегов, и по воде в своих гробах плавали трупы с кладбищ. Затоплен был весь Юг: из Шато-Ренара можно было на лодке доплыть до Сен-Реми. Из-за разлива рек погибли тысячи домашних животных. Их разлагающиеся трупы способствовали распространению страшной, неизлечимой в те годы болезни – чумы.

Термин «чума», означающий в современной медицине конкретную болезнь, в прежние эпохи использовался в широком смысле для названия почти всех эпидемических, инфекционных, быстро распространяющихся заболеваний. Если дизентерию (flux de sang, «кровотечение») относительно легко опознать по симптомам, описанным в дошедших до нас текстах, то другие эпидемические заболевания историку «вычислить» труднее. Под названиями «чума» (pestis), «зараза» (contagium) или «пагуба» (morbus) могли скрываться сыпной тиф, эпидемический менингит, геморрагические лихорадки, а также различные формы собственно чумы – болезни, которая вызывается бациллой, открытой в 1894 году А. Йерсеном и С. Китасато, и передается человеку через блох и черных (чумных) крыс либо, в первичной форме, воздушно-капельным путем.

Под именем чумы в свое время «действовали» и другие, неизвестные в настоящее время заболевания. До сих пор не идентифицирована так называемая «английская потовая горячка», масштабная эпидемия которой разразилась в 1517–1518 годах: «Она поражала своих жертв обильной потливостью, от них начинало смердеть, а лицо и все тело становились красными… На голове и теле появлялась сыпь, иногда в виде обширных струпьев. Больной умирал прежде, чем осознавал, что следует обратиться к лекарю. Эта безжалостная внезапность смерти от потницы ужасала тех, кто пока еще оставался здоровым. Люди падали на улицах, во время работы, в церкви, некоторые успевали добрести до дома, чтобы рухнуть бездыханными там. Внимательно изучивший болезнь лекарь писал, что она убивала „некоторых в тот момент, когда они открывали окно, других, когда те играли с детьми у дома; одних болезнь уничтожала часа за два, другим хватало и часа… Кое к кому смерть приходила во сне, к иным в момент пробуждения, одни умирали в веселье, другие в заботе, некоторые голодные, а иные сытые, некоторые занятые, другие же праздные; в одном доме иногда погибали трое, иной раз пятеро и больше, а порой и все“. Часто не было времени ни составить завещание, ни послать за священником, а ведь тех, кто умер без завещания или без соборования, на освященной земле хоронить запрещалось». [41]