Белые велосипеды. Как делали музыку в 60-е - Джон Бойд Страница 15

Через тридцать лет после концерта в Брайтоне я с грустью покидал фестиваль New Orleans Jazz & Heritage Fair. Там было все, о чем только можно было мечтать в то время, когда мне был двадцать один год: семьдесят пять тысяч человек, заполнивших Фэйрграундс [59] с сумками NPR [60] и программками фестиваля, полными нанесенных со знанием дела пометок. Парад наследия американской «черной» музыки занимал два долгих уикенда и восемь сценических площадок. Но аудитория была почти полностью белой. Исполнители знали свой урок «на зубок», отказавшись от любого осовременивания или развлекательных придумок шоу-бизнеса. Они воссоздали стили прежних времен, которых жаждала искушенная аудитория. С одной стороны, это показывало уважение к глубокой культуре и неприятие пустых новшеств. Но оторванная от той (пусть и не самой благородной) почвы, на которой она выросла, эта музыка стала казаться лишенной жизни, напоминая актера, изображающего самого себя в молодости. Из того, что я слышал за два дня блужданий от сцены к сцене, мало что можно было назвать музыкой.

Одна из главных звезд фестиваля, Арета Франклин, оставила дома всю мишуру альбома Who’s Zoomin’ Who и пела свои замечательные хиты шестидесятых, сидя за роялем на скамеечке. В течение примерно тридцати секунд я чувствовал, что меня «пробирает». Но и она, и зрители, казалось, в точности знали, что будет дальше. Волны самодовольного любования проходили между ними взад и вперед: она считала себя достойной уважения за то, что осознает, что слушатели хотят услышать, а они обожали себя за то, что настолько продвинуты, что хотят только «настоящего». Музыка оказалась зажатой где-то посередине, безжизненная и предсказуемая. Ничто в тот уикенд не имело ни малейшего сходства с тем, что я слышал в английских концертных залах в апреле 1964-го или в те незабываемые ночи, когда сидел совсем близко от великих мастеров, которые еще не были настолько здравомыслящими, чтобы перестать быть самими собой.

В первый рабочий день на фирме Джорджа Вэйна в январе 1964-го мне выделили свободный стол в его офисе на Сентрал-Парк-Уэст [61]. Это была большая комната в цокольном этаже внушительного здания — сегодня такое помещение не сможет позволить себе ни один джазовый промоутер. Раннее утро подходило к концу, когда зазвенел звонок и в комнату впустили Телониуса Монка [62]. Он был в своей знаменитой черной каракулевой шапке, толстом шерстяном пальто и перчатках. Все стали с ним здороваться, и Джордж сделал неопределенный жест в мою сторону, сказав: «А вон там наш новый парень, Джо». Монк обернулся и посмотрел на меня. Не снимая пальто, шапки и перчаток, он стал медленно двигаться через комнату. Казалось, он идет целую вечность, но в конце концов навис над моим столом какой-то расплывчатой громадой. Я нерешительно поднялся. Монк снял одну перчатку, осторожно пожал мне руку, посмотрел мне в глаза и тихим голосом сказал: «Ну, как оно здесь?» Не дожидаясь, а может и вовсе не ожидая моего ответа, он обернулся и стал разговаривать с Джойс Вэйн, а я вернулся к обзвону чикагских басистов.

В то время джаз вызывал у меня не меньший восторг, чем блюз. Поэтому, когда Джордж пригласил меня принять участие в европейском турне участников Ньюпортского фестиваля, намеченном на осень 1964-го, я занял денег, чтобы провести лето в Лондоне и дотянуть до того момента, когда меня снова внесут в платежную ведомость.

В то время мир европейского джаза окружала аура преуспеяния и изысканности. Промоутеры жили на широкую ногу; их состояния были в большинстве случаев либо получены по наследству, либо заработаны не на музыке, а на чем-то другом.

Я начал свое вхождение в этот мир избранных на самом пике послевоенного успеха джаза Проведя лето на диванах (а иногда и на полу) у своих друзей, в начале августа я сел на мотоцикл и пересек Ла-Манш на пароме. Прибыв в Париж после полуночи, я добрался до роскошного отеля Prince de Galles, который Джорджу Вэйну был вторым домом Консьерж рассматривал меня с ужасом: я был весь перепачкан смазкой, а защитные очки усеяны следами разбившейся мошкары. Однако к утру я был отмыт, вычищен и готов присоединиться к этому иному миру.

Когда наступило время ланча, мы поднялись по улице до ресторана Fouquet’s на Елисейских полях, чтобы встретиться с Филиппом Кекленом, редактором журнала Jazz Hot, и рассказать ему о составе участников осеннего турне. В нем должны были принять участие Майлз Дэвис, Дэйв Брубек, The Charlie Parker AU-Stars и Сонни Ститт, Джей Джей Джонсон и Ховард МакГи, Роланд Керк, Систер Розетта Тарп, The Original Tuxedo Brass Band из Нового Орлеана, The George Russell Sextet и The Coleman Hawkins/Harry Edison Swing All-Stars. Восемь групп, шесть различных намеченных маршрутов и четыре тур-менеджера. Я неплохо говорил по-французски, но из опасения обнаружить в своей тарелке что-нибудь незнакомое, заказал «entrecote Ыеп cuit avec pommes frites» [63]. По дороге обратно в отель Джордж положил мне руку на плечо и сказал; «Знаешь, парень, если ты собираешься на меня работать, тебе нужно научиться есть». В течение следующих трех вечеров мы ходили по ресторанам, отмеченным «звездами» в справочнике Michelin [64], и Джордж исправлял мои вкусы, заказывая ужины из трех блюд с подходящими винами.

Чтобы положить руку мне на плечо, Джорджу пришлось немного потянуться. Он — мужчина невысокого роста, полный и лысеющий — ходячая карикатура на промоутера с сигарой во рту. На самом деле всю жизнь Джордж действует вопреки этому стереотипу (и не курит сигар). Для начала стоит сказать, что он джазовый пианист с хорошим образованием. Он привел в ужас своего отца, владельца небольшой фабрики по пошиву одежды, отвернувшись от семейного бизнеса, чтобы следовать своим музыкальным пристрастиям К тридцати годам Вэйн успел открыть джаз-клуб Storyville в Бостоне и жениться на Джойс, которая не только не была еврейкой, но более того, была чернокожей. В пятидесятые благодаря его энтузиазму был создан Ньюпортский джазовый фестиваль, и его же решимость вернула фестиваль к жизни в шестидесятые, после того как в результате беспорядков, подогретых употреблением пива, он был изгнан из города Намечавшееся турне было первой попыткой Вэйна утвердить торговую марку Ньюпорта в Европе. Двигали им отчасти большое самолюбие и экономические соображения, отчасти же соображения гастрономические. Больше всего на свете Джордж любил путешествовать от Парижа до Ривьеры, следуя по маршруту Michelin, а турне как раз давало экономическое обоснование такому путешествию.