История христианской церкви. Том 3. Никейское и посленикейское христианство. 311 - 590 года по Рождество Христово - Филипп Шафф Страница 15

Юлиан, по прозванию Отступник (Apostata), племянник Константина Великого и двоюродный брат Констанция, родился в 331 г., так что ему было всего шесть лет, когда умер его дядя. Когда правительство сменилось, все его родственники, в том числе отец, были перебиты, и это явно не способствовало ни любви к Константину, ни уважению к придворному христианству. Позже он объяснял свое спасение особой благосклонностью старых богов. Он был испорчен лицемерным образованием и стал врагом той веры, которую педантичные учителя старались навязать его свободному и независимому уму, никак не подтверждая своих учений собственной жизнью. (В недавней истории мы видим поразительную параллель этому в случае с прусским императором Фридрихом Великим.) Император относился к Юлиану с ревностью, его держали в уединении, в сельской местности, почти как пленника. Он вместе со своим сводным братом Галлом получил формально христианское воспитание под руководством арианского епископа Евсевия из Никомедии и нескольких евнухов, был крещен, даже подготовлен к священническому служению и рукоположен как чтец [61]. Он молился, постился, отмечал память мучеников, выказывал подобающее уважение епископам, принимал благословение отшельников и читал Писание в церкви Никомедии. Даже его игры выбирались по критерию благочестивости. Но это деспотическое и механическое принуждение к отвратительно суровому и яростно полемическому типу христианства побудило к бунту умного, проницательного и решительного Юлиана и толкнуло его к язычеству. Арианским псевдохристианством Констанция было порождено языческое антихристианство Юлиана, и второе стало заслуженным наказанием за первое. С энтузиазмом и неустанным усердием молодой князь изучал Гомера, Платона, Аристотеля и неоплатоников. Частичный запрет на подобное чтение привел к еще большему рвению. Юлиан втайне доставал лекции знаменитого оратора Либания, который позже прославил его, но произведения Либания свидетельствовали о вырождении языческой литературы того времени, отличались пустотой содержания, помпезным и безвкусным слогом, казавшимся привлекательным лишь для испорченного вкуса. Постепенно Юлиан ознакомился с самыми выдающимися представителями язычества, особенно неоплатониками, философами, ораторами и жрецами, такими как Либаний, Эдесий, Максим и Хрисанфий. Они укрепляли в нем суеверия разнообразной софистикой и чародейством. Постепенно он стал тайным главой языческой партии. При посредничестве и под защитой императрицы Евсевии он в течение нескольких месяцев посещал школы в Афинах (355), где был посвящен в Элевсинские мистерии, что и завершило его переход к греческому идолопоклонству.

Но его язычество не было естественным и спонтанным; оно было искусственным и нездоровым. Это было язычество неоплатонического, пантеистического эклектизма, странная смесь философии, поэзии и суеверия и — по крайней мере, у Юлиана, — по большей части подражание или карикатура христианства. Он пытался придать духовный смысл старой мифологии, возродить ее, объединив с восточными богословскими схемами и некоторыми христианскими идеями; он учил высшему, абстрактному единству, которое выше множества национальных богов, гениев, героев и природных сил; верил в непосредственное общение с богами и в откровения, которые приходят через сны, видения, пророчества, через изучение внутренностей жертв и чудеса; интересовался всяческими магическими и теургическими искусствами [62]. Сам Юлиан, со всей своей философской ученостью, верил в самые нелепые легенды о богах или придавал им более глубокое, мистическое значение, самым произвольным образом аллегорически истолковывая их. Он лично общался с Юпитером, Минервой, Аполлоном, Геркулесом, которые ночью наносили ему визиты в его пылком воображении и уверяли в своей особой защите. Он на профессиональном уровне занимался прорицаниями [63]. Среди разных божеств он особенно преданно поклонялся великому царю Гелиосу, или богу солнца, чьим слугой называл себя и чей эфирный свет даже в раннем детстве привлекал его с магической силой. Он считал этого бога центром вселенной, от которого исходят свет, жизнь и спасение всех существ [64]. В таких взглядах на высшее божество он приближался к христианскому монотеизму, но подменял пустым мифом и пантеистической фантазией единственного истинного и живого Бога и личность исторического Христа.

Моральный облик Юлиана соответствовал его нелепой системе. Он обладал блестящими дарованиями и стоическими добродетелями, но ему не хватало искренности, простоты и естественности, на которых основано подлинное величие ума и характера. Как его поклонение Гелиосу было слабой тенью христианского монотеизма, то есть невольной данью той самой религии, против которой он выступал, так и его искусственный и упрямый аскетизм может восприниматься нами только как карикатура на церковное монашество того времени, чье смирение и духовность он так глубоко презирал. Он был полон аффектации, тщеславия, напыщенности, красноречия, мастерски умел притворяться. Все, что он говорил или писал, было рассчитано на произведение впечатления. Вместо того чтобы ощутить дух времени и встать во главе истинного прогресса, он предпочел партию, у которой не было ни силы, ни будущего, тем самым заняв ложную и проигрышную позицию, не соответствовавшую его миссии правителя. Воистину, великие умы всегда в большей или меньшей степени спорили со своим веком, что мы наблюдаем в лице деятелей Реформации, апостолов, даже самого Христа. Но их антагонизм проистекал из ясного понимания реальных потребностей и искренней преданности интересам своей эпохи; все прогрессивное и преображающее так или иначе отражает в себе лучшие особенности своего времени и поднимает его на более высокий уровень. Антагонизм Юлиана, начавшийся с радикально неверного понимания исторических тенденций и воодушевленный эгоистическими амбициями, был ретроградным и реакционным, а кроме того, он был направлен не на доброе дело. Юлиан был неправ, и потому заслужил свою трагическую судьбу, как реакционер–фанатик.

Отступничество Юлиана от христианства, которому, наверное, он никогда не был предан в глубине души, произошло уже на двадцатом году его жизни, в 351 г. Но пока Констанций был жив, Юлиан скрывал свои симпатии к язычеству и крайним лицемерием: открыто участвовал в христианских церемониях, а втайне приносил жертвы Юпитеру и Гелиосу, отмечал праздник Богоявления в церкви Вьенны еще в январе 361 г. и самым неумеренным образом восхвалял императора, над которым язвительно насмехался после его смерти [65]. В течение десяти лет он не снимал маски. После декабря 355 г. этот любитель чтения поразил мир, проявив блестящие военные и административные способности кесаря в Галлии, которой в то время угрожали германские варварские племена; он завоевал восторженную любовь солдат и был удостоен от них почестей Августа. Потом он поднял бунт против подозрительного и завистливого императора, своего кузена и зятя, а в 361 г. открыто объявил себя другом богов. После внезапной смерти Констанция в том же году Юлиан стал единовластным главой Римской империи, и в декабре, как единственный наследник дома Константина [66], совершил торжественный въезд в Константинополь среди рукоплесканий толпы, радующейся избавлению от гражданской войны.