Николай II - Анри Труайя Страница 15

Пышный прием состоялся в Шереметевском дворце, где разместилась французская делегация. Когда царственная чета восшествовала в парадный зал, хористы, одетые в русские костюмы, грянули русский гимн. Тут же начались танцы. Царь открыл бал, выступив в танце с маркизой де Монтебелло, а маркиз де Монтебелло танцевал, соответственно, с царицей. По некоторым свидетельствам, на лицах царя и царицы лежала печать тяготы, с которой они принимали участие в этом светском развлекательном мероприятии, когда в стольких русских домах стоял стон и плач. Но по другим источникам, они танцевали «с необычайным увлечением, проявляя безмятежное безразличие к случившейся кровавой катастрофе». [43] В действительности же Николай в полной мере отдавал себе отчет о масштабе ходынской драмы, но, как ему объясняли дядья, монарший долг обязывает его любой ценой шагать своей стезей с гордо поднятой головой и взглядом, устремленным далеко вперед. Кстати, Николай и не умел никогда выражать свои чувства на публике. Речь не о безразличии – скорее, о смеси робости и самообладания. Не британское ли образование, полученное в молодые годы, вызвало в нем это отстраненное отношение? Постоянно казалось, что он по ту сторону события. Пытаясь ободриться, он говорил про себя, что иные катастрофы, непонятные с человеческой точки зрения, необходимы согласно критериям божественной логики.

… На следующий после катастрофы день, 19 мая, в точном соответствии с протоколом, Николай устраивает обед на 432 приглашенных; 20-го он присутствует на многочисленном приеме у Вел. кн. Сергея Александровича; 21-го он присутствует на дворянском балу; в этот же день на том же Ходынском поле дефилировали стройные ряды войск; 22-го он пожаловал на большой праздник, устроенный послом Великобритании… К этому времени еще не все жертвы Ходынки были преданы земле. Когда царь ехал в коляске на обед у немецкого посла в России Радолина, «народ ему кричал, что не на обеды он должен ездить, а „поезжай на похороны“. Возгласы „разыщи виновных“ многократно раздавались из толпы при проезде царя», – записала госпожа Богданович 5 июня. Запись, сделанная на следующий день, еще резче: «Царь выглядит больным. Во время коронации он был не только бледным, но и зеленым. Молодую царицу считают porte-malheur’ом (приносящей несчастья. – С.Л.) что всегда с ней рядом идет горе».

Первый шок прошел – самое время искать, на кого свалить ответственность. Новая для Николая проблема. Организация «народных развлечений» была поручена двум различным авторитетам: министру двора Воронцову-Дашкову и московскому генерал-губернатору Вел. кн. Сергею Александровичу. Проворно проведенный опрос позволил определить, что истинными виновниками были Сергей Александрович и чиновники, находившиеся у него в подчинении. Но против обвинения тут же восстали другие Великие князья: с их точки зрения, признание вины кого-либо из членов Императорской семьи дискредитирует сам принцип монархии. Братья Сергея – Вел. князья Владимир Александрович, Алексей Александрович и Павел Александрович – угрожали подать в отставку со своих постов, если дело не будет спущено на тормозах. И под нажимом семейного клана Николай повелел вывести Сергея Александровича из дела – в конце концов, он что, должен был сидеть при этих самых будках и командовать раздачей гостинцев? Ограничились наказанием кое-каких второстепенных лиц; однако в народе единственным виновником по-прежнему виделся Вел. кн. Сергей, который с тех пор получил прозвище «Князя Ходынского». Так его честили и в нелегальных афишках, которые расклеивали по улицам. Полиция срывала их, но в следующую же ночь они появлялись снова.

Впрочем, для самого Николая инцидент казался исчерпанным. После коронации в Москве он планировал согласно традиции посвятить остаток года визитам главным европейским владыкам. Сопровождаемый супругой, он последовательно посетил императоров Франца-Иосифа и Вильгельма II, короля Дании и королеву Викторию. При всех этих дворах он чувствовал себя как дома, в атмосфере куртуазии, учтивости и достоинства. Оставалась Франция. Союзница России с 1893 года, она при всем при том жила – не тужила при республиканском правлении. Вполне естественно, Вильгельм искал путей отговорить Николая от визита к этим негодным французским демократишкам; но вдовствующая императрица наставляла сына – отказавшись от визита в Париж, он предал бы пламенные политические идеи своего батюшки. Министр иностранных дел России князь Лобанов-Ростовский, страстный поборник франко-русского союза, инструктировал его в том же духе. Несмотря на кончину этого выдающегося политика, случившуюся 30 августа 1886 года, программа визита во Францию была оставлена без изменений.

5 октября 1896 года яхта «Полярная звезда» с царственной четою на борту бросила якорь в порту Шербурга, где высоких гостей встретил сам Президент Республики Феликс Фор. Николай и Александра взяли с собою и дочурку Ольгу, которой не исполнилось еще и года. Царь был одет в униформу капитана судна, а царица – в дорожный костюм из бежевого драпа с кружевным воротником и капюшоном, убранным розовыми розами. После банкета и обмена приветственными речами гости и хозяева сели в литерный экспресс и уже во вторник 6 октября в десять утра высадились в Париже на специально и спешно выстроенном по такому случаю вокзале Буа-де-Булонь. Более миллиона парижан вышли на улицы, чтобы видеть августейших особ, которых умелая пропаганда представляла как безусловных друзей Франции, готовых поддержать ее во всех ее амбициях. На тротуарах теснились возбужденные зеваки, толпясь вокруг мачт, на которых трепетали русские и французские флаги. Предприимчивые владельцы домов, расположенных по пути следования царского кортежа до самой рю Гренель, сдавали окна – желающие посмотреть из окошка на торжество выкладывали по десять луи. [44] Над толпою реяли плакаты: «Пять дней на французской земле – а в наших сердцах навсегда!» Кортеж продвигался вперед под аккомпанемент возгласов «Vive la Russie!» и «Vive la France!». Впереди ехали эскадроны республиканской гвардии, кирасиры и драгуны, за ними – алжирские егеря, спаги, [45] арабские вожди, облаченные в широкие белые бурнусы. Позади них катило украшенное цветами ландо с царской четой и президентом Республики, запряженное шестеркой лошадей, – на сей раз государь был одет в темно-зеленый мундир полковника Преображенского полка, а грудь его пересекала широкая красная лента ордена Почетного легиона. Императрица же была облачена в белое платье, оттененное вышитыми золотом клеверами, при боа из перьев и в шляпе из белого бархата с эгретом. Ну, а грудь Президента Республики пересекала голубая лента Св. Андрея Первозванного. По мере того, как кортеж приближался к площади Согласия, толпа, едва сдерживаемая шеренгами зуавов, тюркосов и линьяров, [46] становилась все более бурною и шумною. Приученные своим народом к покорным и дисциплинированным демонстрациям обожания, Николай и Александра были оглушены вышедшим из берегов энтузиазмом французов. По воспоминаниям французского посла в России Мориса Бомпара, Париж не видел таких зрелищных шествий со времени триумфального возвращения французской армии из Италии после победы при Сольферино. [47]«Когда ворота во двор российского посольства закрылись за царем и царицей, – писал Бомпар, – они испытали чувство облегчения, какое испытывает матрос, доплывший до тихой бухты после трепавшего его шторма». [48]