Тиберий Гракх - Александр Немировский Страница 15

Евн

Городские усадьбы Дамофила и Антигена находились рядом. Вечно голодные рабы Дамофила по запаху, доносившемуся из кухни, знали, чем сегодня будут кормить соседских рабов. Рабы Антигена по крикам догадывались, засекла ли Мегаллида очередную свою жертву или несчастная рабыня проживет еще несколько дней.

Господа же были не просто соседями, но и соперниками. На ипподроме в Сиракузах их лучшие кони состязались в быстроте бега. Каждый стремился затмить другого роскошным убранством и размером пожертвований на городские нужды.

Антиген, однако, вел себя более сдержанно. Он не позволял себе разъезжать по улицам Энны на повозке, запряженной рабами. Его пастухи не грабили путников, так как им каждый год давали обноски. Жена Антигена не превратила своей спальни в застенок. Конечно, провинившихся рабов и рабынь пороли на конюшне, но не было случая, чтобы после наказания кого-нибудь из них относили в яму на кладбище.

Несмотря на взаимную неприязнь, разницу во вкусах и образе жизни, Дамофил и Антиген в праздники по-соседски ходили друг к другу в гости.

Этот день рождения Антигена навсегда запомнился не только гостям, но и всему городу. Много столетий спустя историки именно с него начинали историю страшных бедствий, в которые ввергли богатейший из островов восставшие рабы.

Гости, развалившись на ложах, уже отдыхали от изысканного обеда, когда Антиген сделал рукой знак, и в триклинии тотчас появился человек средних лет. У него было длинное вытянутое лицо, высокий лоб, густые брови. Более всего поражали глаза, обладавшие какой-то магической силой.

– Мой раб Евн, сириец, – объявил Антиген гостям.

На сирийце развевался длинный пурпурный хитон, подпоясанный узорным поясом. На ногах были сандалии с серебряными застежками. Евн низко поклонился. Антиген радостно улыбался, предвкушая, как будет завидовать Дамофил, когда увидит, на что способен его раб.

Евн подошел к столику. Глиняные тарелки словно прилипали в его рукам. Вино не выливалось из опрокинутых фиалов. В воздухе мелькали платки, ножи, футляры для свитков.

Но что это? По знаку Антигена внесли хозяйское кресло. Сириец расположился в нем с той величественностью, которая подобает, по меньшей мере, царю. Вот он устремил свой взгляд на одного из гостей. Тот сначала заерзал, а потом замер, как бы окаменел, словно при виде Горгоны Медузы. Евн сделал какое-то движение рукой: гость вскочил и, взяв со стола яблоко, почтительно протянул фокуснику. Небрежно поблагодарив, Евн обратил свой пронизывающий взгляд на другого гостя. Тот так же молча поднес Евну фиал.

В триклинии стало необыкновенно тихо. Прислуживающие гостям рабы замерли в ужасе: Евн обращался с господами, как со своими слугами.

А между тем представление продолжалось. Встав с кресла, Евн подошел к Мегаллиде. От его взгляда супруга Дамофила задрожала. Руки ее опустились, потом быстро поднялись. Мегаллида стала сбрасывать с себя парик и одну одежду за другой.

– О боги! – вырвалось у кого-то из гостей.

Провожаемая взглядом Евна, Мегаллида побрела к поставленной у кресла скамейке и легла на нее.

Евн низко поклонился гостям и покинул триклиний.

И сразу гости опомнились. Мегаллида бросилась к своей одежде. Красный как рак Дамофил, обратившись к Антигену, вопил: «Ты опозорил мою жену! Немедленно выдай мне этого раба, или я подам на тебя в суд!»

Антиген мычал что-то невразумительное. Он был потрясен не меньше других. Ведь представление репетировалось несколько раз. Началось, как надо. А потом негодяй разошелся и стал вытворять неизвестно что.

В самом начале нового, шестьсот одиннадцатого года от основания Рима Публий Корнелий Сципион Африканский и Луций Муммий Ахейский вступили в должность цензоров.

В своей речи, предшествовавшей вступлению в должность, Сципион допустил странное выражение. Он поклялся сообразовываться с интересами республики независимо от того, дал ли ему народ коллегу или нет. Получалось, что Сципион обещал вести себя так, словно он был единоличным магистратом. И, естественно, это вызывало тревогу среди многочисленных прожигателей жизни. По Риму поползли слухи, что Сципион отыскал где-то тогу старинного покроя, которую носил Катон, и напялил ее на себя.

* * *

Полибий проснулся, но еще лежал в постели, когда в кубикул вбежал Сципион в полном одеянии магистрата.

– Куда ты в такую рань? – удивился Полибий.

– До вечера! – махнул рукой Публий. – Иду исполнять обязанности гиппарха!

– Проводить ревизию всадников? – догадался Полибий. – Да поможет тебе Марс!

Ко времени прибытия цензоров на Марсово поле всадники со своими конями уже выстроились в одну линию.

Помахивали головами и ржали кони. Солнечные зайчики блестели на шлемах и металлических частях сбруи.

Сципион, не обращая внимания на коллегу, начал обход. Муммий следовал за ним по пятам.

Сципион не заглядывал в зубы и не ощупывал холки животных. Он ревизовал не коней и не конюхов, которым было поручено за ними ухаживать, а тех, кому символическое обладание конем обеспечивало место во втором после нобилей сословии.

Остановившись против всадника Луция Манилия, цензор спросил:

– Ты сын консула Манилия?

– Да! – отвечал Манилий Младший, не чувствуя подвоха.

– Твой отец, – продолжал Сципион, – сражался с пунами, хотя ему не удалось взять города.

Манилий кивнул головой.

Цензор повысил голос:

– И ты решил отмстить за неудачу отца. Твой повар испек огромный медовый пирог в форме Карфагена с городской стеной, внутренней и внешней гаванью Бирсой. Ты поставил его на стол, и твои друзья, вооружившись ножами, бросились на штурм. Так?

– Да! Это было в первый год осады Карфагена.

– Ты переводишься из сословия всадников в сословие эрариев, – отчетливо произнес Сципион.

– За что?! – вызывающе выкрикнул юноша. – Разве форма пирога – преступление?

– Уж, конечно, не за то, что ты опередил меня со взятием Карфагена, – отчеканил цензор. – За грубую шутку, оскорбляющую достоинство римского народа и память тех, кто пал под стенами Карфагена, ты исключаешься из сословия всадников и переводишься в сословие эрариев.

Манилий с мольбой взглянул на Муммия. Теперь только от него зависит карьера.

Муммий отвернулся. Сципион двинулся дальше.

Остановившись напротив сына недавно скончавшегося консула Сульпиция Тала, Сципион осмотрел его с ног до головы и сказал:

– Публий, я знал твоего отца, хотя и не был с ним близок. Занятие астрономией не мешало ему образцово выполнять государственные обязанности. Никто его не мог упрекнуть в том, что он в своих привычках и одежде бросает вызов общественному мнению. На тебе, Публий, сандалии с золотыми пряжками. Из-под тоги высовывается туника с длинными рукавами. Объявляю тебе цензорское порицание.