Штрафники Василия Сталина - Антон Кротков Страница 16

Особый интерес Бориса вызвала автоматическая американская радиола, способная проигрывать пластинки на разных скоростях. Симпатичная девушка на глазах Нефёдова зарядила в проигрыватель сразу 15 дисков с модными джазовыми композициями, и умная машина принялась проигрывать их без перерыва. Собравшаяся публика лихо отплясывала в «атомном» стиле фокстрот, буги-вуги. Да это было совсем не то, что «приличные» танцы под патефон в доме офицеров!

Благодаря умению хорошо исполнять модные танцы Борис не имел проблем с партнёршами. Как он заметил, собравшиеся в квартире молодые люди больше интересовались свежими импортными журналами и умными беседами. Девушки же страстно хотели танцевать. Поэтому оказавшийся в компании умелый кавалер был у них нарасхват, даже несмотря на свой бостоновый костюм по стандартной советской моде. И всё шло прекрасно до тех пор, пока очередная партнёрша не огорошила Бориса вопросом, который в иных обстоятельствах он посчитал бы явной провокацией:

– Скажите, вы любите Америку?

Опешивший от неожиданности Нефёдов промычал в ответ что-то нечленораздельное. Ему тут же вспомнилась карикатура из вчерашней «Правды», на которой был изображён мировой империализм в образе страшного цепного пса дядюшки Сэма. Жуткое чудовище художник нарисовал оскалившим свои огромные острые клыки на прогрессивное человечество. Руки же едва удерживающего своего монстра на поводке козлоподобного Сэма были по локоть в крови свободолюбивого народа Северной Кореи, где уже шли бои…

Насчёт бывших союзников по антигитлеровской коалиции у Бориса было своё собственное мнение. Во всяком случае, никаких оснований считать американцев и британцев исчадиями ада, надменными колонизаторами и суперменами, желающими поработить весь остальной мир, – как их изо дня в день подавала пропаганда, – у него не было. В последние месяцы войны Борису несколько раз приходилось довольно тесно общаться с западными союзниками. И он не заметил в их поведении ничего развязного и тем более нагло-самодовольного. Обычные люди, разве что, намного более свободные, чем наши, лучше одетые и сытые.

Об этом не принято было теперь говорить, но любой фронтовик, испытавший на себе нехватку самых необходимых вещей в первые годы войны, знающий, что такое ходить в атаку, имея одну винтовку на двоих, пухнувший с голоду в окопах под Москвой и в Сталинграде, помнил, как вдруг потоком полилась в армию щедрая помощь из-за океана: яичный порошок, знаменитая тушёнка в огромных банках. Многие, её пробовавшие, утверждали, что не ели ничего вкуснее. В частях вдруг появились джипы-«Виллисы», которым нипочём было любое бездорожье.

И кто знает, не пересядь Красная армия на колёса тысяч грузовых «Студебеккеров» и «Фордов», быть может, пришлось бы нашей пехоте пешедралом, да на конной то тяге – не два года наступать до Берлина, а все пять!

Борис до сих пор лётал в американской лётной куртке и великолепных тонированных очках, позволяющих без напряжения смотреть на солнце. А американские «Аэрокобры» с их неслыханно комфортной просторной кабиной, попасть в которую можно было через открывающуюся на автомобильный манер дверцу! Любой профессионал знал, что штатовские истребители своими мощнейшими моторами и грозным вооружением задали советским авиаконструкторам новые стандарты качества.

В общем, Борис мог бы немало добрых слов сказать об Америке, но не смел. В конце концов, он офицер, а его страна в данный момент находится в состоянии войны, пусть и неофициально с бывшим союзником.

– А я люблю Соединенные Штаты Америки! – девушка, которую Борис теперь весьма осторожно поворачивал в танце, не зная, чего ещё от неё ожидать, с вызовом подняла кукольное личико на словно воды в рот набравшего кавалера. – Ненавижу Советский Союз и обожаю Америку и всё американское: «кока-колу», голливудские фильмы, джаз, свободу слова!

Потрясенный таким бесстрашием, Нефёдов не мог и слова вымолвить. Тогда барышня презрительно его покинула, должно быть, задаваясь раздражительным вопросом: «И как только этого узколобого примитива занесло в их продвинутый круг!».

Оставшись один, Борис отошёл в сторону перевести дух. Давно ему не приходилось бывать в таком переплёте. И кто бы мог подумать, что хрупкое существо с невинными васильковыми глазищами может оказаться пострашнее «Фоккера», внезапно вынырнувшего из облаков и заходящего тебе в хвост!

Оглядевшись, Нефёдов вдруг заметил скромно одетую по местным меркам блондинку. Она тоже сидела в стороне от всех. Почти не пила, держалась скромной мышкой на краю стола, и с широко распахнутыми глазами провинциалки слушала заумные разговоры соседей. Почему-то никто из парней ею не интересовался, и это было очень удивительно, ибо она была свежа и достаточно привлекательна. Правда, её простое платье в горошек из дешёвого ситца нелепо смотрелось на фоне заграничных нарядов присутствующих модниц. Вообще, было заметно, что девушка чувствовала себя здесь не в своей тарелке.

Борис подсел к незнакомке. Разговорились. Чувствующая себя неловко из-за того, что никто здесь ей не интересуется, девушка была рада обратившему на неё внимание мужчине. Тем более что он не выглядел высокомерным сыном высокопоставленного папы. Звали её просто и мило – Зиной. Правда фамилию она носила, не слишком подходящую для артистической карьеры – Огурцова. Выяснилось, что Зина – студентка первого курса института кинематографии. После школы поступила в техникум, параллельно работала секретаршей в управлении порта. А потом всё бросила и приехала из Архангельска в Москву, чтобы стать «артисткой». И чудо! Сразу поступила в заветный ВУЗ. Сюда же на вечеринку её пригласил парень с режиссёрского факультета, с которым она познакомилась на учебном этюде два дня назад. Но юноша этот здесь заинтересовался фигуристой шатенкой, и полчаса назад они вдвоём заперлись в ванной комнате.

У девушки было симпатичное личико с большими задумчивыми глазами и ярким румянцем на щеках. А вот фигура – скорее крестьянки, чем будущей кинодивы: плечи широковатые для девушки, высокая полная грудь, крепкие бёдра зрелой женщины. Она казалась олицетворением здоровья. От девушки пахло дешёвым одеколоном, а ещё свежестью утреннего моря и полевых трав. «Наверняка острые на язык сокурсницы-москвички шутливо прозвали её „колхозницей“» – посочувствовал провинциалке Борис.

Кто-то включил радиолу. Предложение потанцевать девушка восприняла с заметным смущением и одновременно с благодарностью. Ей явно тягостно было ощущать себя за бортом всеобщего непринуждённого веселья. Она робко поглядывала на кавалера, не то с испугом, не то с уважением.

– Как вам учёба?

Она собралась было что-то ему ответить, но в последний момент передумала и лишь пожала плечами.

– Ну хоть нравиться?

– Нравиться.

– А что?

– Что? – переспросила она, при этом её белёсые брови удивлённо изогнулись, словно он боялась попасть впросак. Похоже, у этой чудачки были серьёзные проблемы с обыкновенным общением; тем более было удивительно, как её занесло в артистическую профессию.

– Ну, что конкретно вам нравиться? Там: история кино или занятия по актёрскому мастерству?