Крымские каникулы. Дневник юной актрисы - Фаина Раневская Страница 16

11 ноября 1918 года. Симферополь

Французы, англичане и греки высадились в Севастополе. Французов больше всего, они уже успели добраться сюда. Французы ведут себя гораздо приветливее, чем немцы. Сразу чувствуется, что это не враги, а союзники. Галантность также выгодно отличает их от немцев. Все убеждены, что французы и англичане, объединившись с Деникиным, быстро наведут порядок в стране. Мне уже безразлично, кто именно наведет этот порядок, главное, чтобы он был. Я устала от непонимания происходящего, от бесконечного роста цен, от обилия военных на улицах, от бесконечных споров, от напрасных ожиданий. Такое чувство, будто я вижу чрезмерно затянувшийся дурной сон. «Разбудите меня, пожалуйста! Я хочу проснуться!» – говорю я Павле Леонтьевне. Она грустно улыбается и говорит, что тоже хотела бы проснуться году этак в 12-м. Те времена сейчас кажутся нам сказочными, а ведь прошло всего шесть лет. Уже невозможно представить, что всего шесть лет назад не было ни войн, ни революций. А я, глупая девчонка, роптала на то, что живу скучной, неинтересной жизнью. Сейчас я живу совсем иначе, но совершенно этому не рада. Скука скуке рознь. Кому нужно такое веселье, когда много змирот [56], но мало лапши? Я всегда считала себя возвышенной натурой, которой нет дела до заурядных благ, но, как оказалось, без этих заурядностей никакая возвышенная натура не сможет парить в облаках. С горькой усмешкой вспоминаю о том, как я «бедствовала» в Москве, регулярно получая деньги из дому. Это мне так казалось, будто я бедствую. Какой же наивной дурочкой я была! Сердце мое сжимается от тягостных предчувствий, а голова раскалывается от непонимания того, что происходит вокруг. Искренне завидую людям с сильным характером, таким как, например, С. И. Нашей Тате тоже завидую. Ее чистая душа не принимает плохого всерьез и старается не замечать. Это не простодушная наивность, а нечто большее. Из таких, как Тата, как мне кажется, выходят праведники. Завидую ее спокойствию. Уму и таланту Павлы Леонтьевны тоже завидую. Хорошо, когда у человека есть нечто, помогающее ему пережить тяжелые времена. У меня ничего такого нет. Разве что любовь к театру? Но эта любовь однобокая. Я безумно люблю театр, но мне непонятно, любит ли он меня. Что толку в такой любви?

19 ноября 1918 года. Симферополь

Вчера прямо под нашими окнами стреляли. Один офицер, штабс-капитан, убил другого, поручика. Штабс-капитан ехал в коляске. Увидев идущего по тротуару поручика, он достал револьвер и начал стрелять. Всадил в несчастного несколько пуль. У него вся грудь была в крови. Потом хотел застрелиться сам, но прибежавшие на шум офицеры отобрали у него револьвер. В толпе говорили, что причиной убийства стала дама. Если один офицер ни с того ни с сего среди бела дня стреляет в другого, то возможны две причины: дама или кокаин. Я не понимаю, как офицер может пасть так низко, чтобы убить своего соперника вот так, по-разбойничьи, неожиданно. Впрочем, люди все больше и больше сходят с ума. Жизнь человеческая, эта высшая драгоценность, ничего не стоит. С наступлением темноты лучше не высовывать носа из дому. Ограбят или убьют, а вероятней всего, сначала убьют, чтобы потом ограбить. Это новая мода. Нынче грабители не требуют отдать им деньги и ценности под страхом смерти. Они сначала убивают, чтобы потом без помех обчистить труп. Стреляют в спину или, подкравшись, бьют по голове чем-то тяжелым. Могут и ударить ножом. За нашей О. К. гнались два мужика с топорами, когда она сдуру вздумала возвращаться из театра домой в одиночестве. Обычно мы просим мужчин проводить нас. Но с О. К. была особая история. Подозреваю, что она задержалась в театре с нашим старым любезником Е-Б. В его кабинетике все располагает к утехам. Удобный диван со множеством подушек, портьеры на окнах, мягкий ковер на полу. На столике всегда стоит ваза с фруктами и несколько графинчиков с настойками и коньяком. Выказывая свое расположение к кому-то (преимущественно то бывают женщины), Е-Б. приглашает к себе и угощает рюмочкой. Меня он ни разу не угощал, но с О. К. постоянно что-то обсуждает за закрытыми дверями. Все понимают, какого рода эти «обсуждения». Видимо, в тот вечер голубки повздорили (характеры у обоих вспыльчивые) и О. К. демонстративно ушла одна. О. К. наивна до изумления. Она верит, будто Е-Б. ее любит, и возлагает на их роман большие надежды, начиная с венца и заканчивая столичной сценой. Как бы не так! Е-Б. никогда не женится на ней. Таких наивных дурочек у него было столько, что можно вести счет на дюжины. «Любви капля, а слез море», – говорили у нас дома про такие романы. Что же касается столичной сцены, то где она сейчас, эта сцена? Петербург с Москвою в другой стране. О. К. может утешаться тем, что уже играет на столичной сцене, ведь Симферополь нынче тоже считается столицей.

3 декабря 1918 года. Алушта

В Симферополе нечего есть. Все стоит баснословных денег. По совету И., у которого везде в Крыму есть знакомые, мы «снарядили обоз» (выражение Павлы Леонтьевны) в Алушту за рыбой. И. сказал, что в Алуште недорого можно купить превосходную вяленую рыбу и сушеную мелочь для супа. Эту мелочь, которой прежде брезговали даже бедняки, продают в Симферополе не ведрами и не мешками, а фунтами, словно икру. Тата варит из нее изумительный суп, который Павла Леонтьевна называет «ивановской ухой». На вид суп неказист, потому что рыба разваривается, но сытен, а лавровый лист придает ему щекочущий нос аромат. С. И. предсказывает, что скоро в Крыму и лаврового листа станет недоставать. Мне трудно в это поверить, но разве могла я два года назад предположить, что стану питаться разваренной сухой рыбешкой? Моя былая московская «стесненная» жизнь представляется мне сейчас роскошной, а обеды в фуфмистерских [57]Лукулловыми пирами. Несмотря на помощь из дому, я пыталась жить экономно, так, будто никакой помощи у меня не было. Жить на свой собственный, пусть и скудный, актерский заработок было очень приятно. Когда человек сам зарабатывает себе на хлеб, его никто этим заработком не упрекнет. В нашем обозе четверо: И., Тата, я и Абидин, наш автомедон [58]. Чтобы чем-то занять себя в дороге, я взяла с собой тетрадь, но не смогла ничего написать. Колесница у Абидина ужасно тряская, а И., увидев тетрадь, решил, что я пишу стихи, и пристал, чтобы я дала ему их прочесть или сама что-то прочитала. Тетрадь пришлось убрать. Сейчас я сижу на телеге в обществе Абидина и жду, пока вернутся И. с Татой. Зимняя Алушта мне совершенно не понравилась. Писать не о чем. Мне почему-то казалось, что в новом месте на меня нахлынут впечатления, потому я и взяла с собой тетрадь. Впечатлений нет. Поездка наша, насколько я уже могу судить, оказалась напрасной. И. ввел нас в заблуждение (или это его ввели в заблуждение). Цены в Алуште незначительно ниже симферопольских, к тому же И. совершенно не умеет торговаться. Он торгуется как мишигенер. С учетом платы, которую запросил Абидин, выгода получается мизерной. Не стоило нам ехать в такую даль, да вдобавок на телеге. Да и дороги в Крыму, совсем недавно такие спокойные, стали небезопасными. Приближение нового года вызывает тревогу. Что он нам принесет? Девятнадцать и девятнадцать. Я совершенно несведуща в толковании чисел, но мне это повторение почему-то представляется зловещим.