Царь и султан. Османская империя глазами россиян - Виктор Таки Страница 16

Переговоры между драгоманом посольства и османским церемониймейстером и начальником чаушей относительно приема Репнина великим визирем и султаном оказались еще более напряженными, чем те, что сопровождали размен посольств на границе. Репнин сообщал вице-канцлеру Н. И. Панину, что османы соглашались на некоторые условия в один день и отвергали их на следующий, так что почти два месяца прошло между въездом посольства в Константинополь и первым визитом посла в Порту [107]. Хотя соглашение в конце концов было достигнуто, аудиенции Репнина у великого визиря превратились в настоящую церемониальную войну, в которой каждая из сторон делала все возможное, чтобы унизить противника. Во время их первой встречи Репнин намеренно задержался у двери аудиенц-залы, чтобы не дать великому визирю удовольствия заставить ждать себя хотя бы мгновение [108]. Великий визирь ответил тем, что в день аудиенции Репнина у султана прибыл в Порту намеренно поздно и демонстративно отвернулся в другую сторону, проезжая мимо российского посла, который в соответствии с османским посольским обычаем ожидал прибытия визиря напротив Порты. Репнин не нашел ничего лучшего, кроме как сделать то же самое, и демонстративно завел разговор с членами своей свиты в тот момент, когда великий визирь проезжал мимо [109].

Церемониальная война продолжалась и после вступления Репнина в Порту. Османы медлили пригласить его занять особую скамейку, на которой иностранные посланники обычно наблюдали отправление великим визирем правосудия, прежде чем были допущены к султану. Чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, российский посол стал угрожать, что займет скамейку без приглашения [110]. Во время второго визита Репнина к великому визирю, непосредственно предшествовавшего султанской аудиенции, последний не поклонился Репнину, который, в свою очередь, занял свое место, не глядя на визиря [111]. После ритуального угощения российскому послу принесли темное полотенце, а не белое, как великому визирю. Репнин ответил на этот вызов тем, что обронил полотенце на пол и взамен извлек из кармана белый платок [112]. Он также отказался от трубки и розовой воды, поскольку был последним из присутствовавших, кому их предложили. Ни великий визирь, ни члены его свиты не встали, когда Репнин поднялся, чтобы проследовать в комнату, в которой иностранным посланникам, в соответствии с обычаем, накидывалась на плечи шуба, перед тем как они допускались к султану. В ответ российский посол повернулся спиной к визирю, прежде чем выйти из залы [113]. Хотя аудиенция Репнина у султана прошла без эксцессов, этот трудный день сказался на его здоровье: в своей депеше в Петербург посол пожаловался, что подхватил насморк [114].

Война жестов между Репниным и великим визирем демонстрирует значение тел и их перемещений в пространстве для раннемодерных посольств, когда на кону было представление послом своего государя. История российских чрезвычайных посольств в Османскую империю также демонстрирует, что дипломатические отношения между двумя странами не полностью следовали заранее оговоренному сценарию. Несмотря на то что действия российских представителей и османских чиновников кажутся строгим ритуалом, параметры этого ритуала постоянно менялись. Как демонстрирует пример Репнина, детали дипломатических церемоний были предметом борьбы не только накануне, но и во время самих церемоний. Количество времени и внимание, уделявшееся переговорам относительно церемониала, демонстрируют значимость представительской роли дипломатии в сравнении с другими ее функциями в российско-османских отношениях раннемодерного периода. Будет небольшим преувеличением сказать, что наиболее важной задачей посла было добиться подобающего обращения с ним самим и его посольством.

Этот обзор царских посольств в Османскую империю в до– и послепетровскую эпоху дополняет картину характера петровской дипломатии. Центральную роль в этой картине обычно занимает Великое посольство 1697–1698 годов. В историографии это посольство рассматривается в первую очередь как способ сбора необходимой для преобразования России информации [115]. Подобная интерпретация Великого посольства соответствует нарративу о петровской модернизации России, в котором личное «ученичество» царя на Западе занимает большое место. Действительно, россияне начала XVIII столетия порой остро осознавали технологическое отставание своей страны и искали военные, управленческие и политические модели, которые позволили бы преодолеть расстояние, отделявшее их от более развитых держав Западной и Центральной Европы. Однако это только часть истории. Принимать ее за полную картину – значит анахронистически проецировать реалии XIX и XX веков на более ранний период. Соображения статуса были не менее важны, чем новые технологии. Желание стать «самознатнейшей» державой в Константинополе отражало раннемодерную ментальность, которая делала царей и бояр столь неуступчивыми в вопросах церемонии.

Главным следствием петровских реформ стали не новые цели российской дипломатии в Константинополе, а способы их достижения. Румянцев и Репнин в неменьшей степени, чем их предшественники допетровской эпохи, были убеждены, что препирательства по поводу церемонии абсолютно необходимы для поддержания международного статуса Российской империи. Однако чрезвычайные посланники послепетровского времени достигли этой цели, заимствуя представления о надлежащей форме посольской церемонии у своих западных коллег, а не у своих московских предшественников. Новые ориентиры российских правителей и элит, возникшие вследствие вестернизации, подталкивали их к заимствованию западных, а конкретно – австрийских образцов посольского церемониала. Постоянные царские представители в Константинополе еще более наглядно демонстрируют растущую значимость европейских дипломатов в качестве ролевых моделей для их российских коллег.

Подобно дипломатии в целом, дипломатический корпус окончательно сложился к середине XVIII столетия. Тогда же вошел в обиход и сам этот термин. Однако начало формирования дипломатического корпуса как совокупности иностранных представителей при дворе того или иного правителя можно наблюдать уже в Италии в эпоху Ренессанса. Согласно Гарриет Маттингли, иностранные дипломаты в папском Риме впервые проявили чувство коллективной солидарности, следовали общепринятым правилам дипломатического поведения и даже выступали в качестве квазикорпоративного образования [116]. По мнению историка британской дипломатии в Османской империи Г. Р. Берриджа, Константинополь XVII столетия представлял собой следующую за ренессансной Италией главу в истории развития дипломатического корпуса [117]. Уже в 1620-е годы четыре постоянных европейских представителя в османской столице (венецианский, французский, английский и голландский) смогли выступить общим фронтом против того, что они считали несправедливостями османского правительства [118].