Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память - Андрей Кручинин Страница 16

Для Колчака как человека с достаточно тонкой душевной организацией связанные с войной моральные вопросы должны были иметь немалое значение, и его вдохновенные пассажи, процитированные нами выше, следует считать не легкомысленною декламацией, а плодами раздумий и жестокого жизненного опыта. Возможно, с этими размышлениями и исканиями Александра Васильевича связан рассказ его сына: «У него были духовники-монахи, и я слышал, как он, будучи командующим Черноморским флотом, навещал одного старца в Георгиевском монастыре в Крыму» (заметим, что Балаклавский Георгиевский мужской монастырь находился в двенадцати верстах от Севастополя – ставки Командующего флотом, и туда нужно было ездить специально).

Итак, если наше предположение о генетическом родстве философии войны по Мольтке и по Колчаку обоснованно, можно лучше представить себе суть последней. Война в ней – не метафизическое ницшеанское понятие с довольно расплывчатым смыслом, а вполне реальное грозное явление, схожее со стихийными бедствиями и наиболее полно воплощающее закон борьбы и страданий, свойственный земной жизни человека. Поэтому бояться войны или стремиться уклониться от нее для военного столь же противоестественно, как бояться морской стихии – для моряка (именно применительно к Александру Васильевичу такая параллель выглядит наиболее подходящей); и только в испытаниях и борьбе с этой стихией человеческий дух способен подняться до своих высших ступеней мужества и самопожертвования. Такие или подобные настроения и могут быть названы «любовью к войне», и неудивительно, что Колчак требовал их от офицерства вообще и сам именно с этим чувством встретил новую войну, которой суждено было получить названия «Великой», «Европейской», «Мировой», «Отечественной»…

Но помимо любой философии, для Колчака в надвигавшихся событиях заключался и намного более конкретный, даже прикладной смысл. «После прелюдии 1905, 1906 гг. было ясно, что спасение России лежит в победоносной войне», – напишет он в 1918-м. По-видимому, Александр Васильевич считал, что с политической точки зрения грядущие катаклизмы стимулируют подъем народного духа, общенациональное сплочение, при котором доблесть и самоотречение найдут подобающее место, а партийное политиканство, замешанное на животном страхе («ведь в основе гуманности, пасифизма, братства рас лежит простейшая животная трусость, страх боли, страдания и смерти»), отсеется, как никуда не годная мякина. Помимо этого, победоносная война означала и устранение или по крайней мере существенное ослабление внешнеполитических противников, которые в борьбе против России могли делать и ставку на ее внутреннее разложение. Эту угрозу Колчак также прекрасно видел и уже в 1912 году предупреждал:

«Государство может, как показывают факты, не только готовиться само к войне и осведомляться о соответствующей деятельности противника, но и вести в определенном смысле подготовку этого противника.

Эта подготовка весьма сложна, но она осуществима, и нет сомнения, что высокоорганизованные государства ведут эту работу. Последняя заключается в создании определенной моральной обстановки, неблагоприятной для военной деятельности. Почва, на которой может быть развита эта деятельность, чрезвычайно обширна, здесь на первом плане стоят различные социальные учения с ярко выраженным противоправительственным, противогосударственным и антимилитаристическим направлением, политические партии, рассматривающие военные вопросы с точки зрения интересов партийной борьбы, а первым средством служит уже упомянутое чисто коммерческое учреждение – печать, вообще всегда покорная капиталу и готовая служить тому, кто больше заплатит.

Имеются совершенно определенные сведения о связи, например, социал-демократических организаций, в некоторых случаях ими самими неясно представляемой, с иностранными государственными организациями тайной полиции, об оплате соседним государствам [20]затрат на предвыборную партийную борьбу тех народных представителей, деятельность которых представляется с рассматриваемой стороны полезною, поддержка стачек и забастовок, особенно железнодорожных, имеющих огромное значение в мобилизационный период, и т. д. Разложение морального элемента и даже его ослабление, если мы вспомним его значение, указываемое стратегией, – слишком серьезная задача, чтобы оставить без внимания средства для его выполнения, которые к тому же всегда стоют гораздо дешевле, чем неудачная или даже затянувшаяся война. Знакомство с моральной обстановкой нашего государства в минувшую войну (Русско-Японская война. – А.К.) достаточно ярко освещает значение этих вопросов и указывает на средства их осуществления, равно как и борьбы с ними».

Похоже, что накануне Великой войны предчувствие какого-то особенного ее значения у Колчака уже было…

Встретил эту войну Александр Васильевич по-прежнему на штабной должности, хотя уже на новой. Впрочем, перед этим был и непродолжительный «строевой» период. Сам адмирал, упомянув о трудах по «подготовке флота к войне» в Морском Генеральном Штабе, рассказывает далее: «Выполнив основную работу, я решил перейти на строевую службу и весной 1912 г. по своей просьбе был назначен командиром эскадренного миноносца “Уссурийца”, которым командовал в течение года, а весной 1913 года был приглашен Эссеном на должность флаг-капитана по оперативной части в штабе главнокомандующего Балтийским флотом Эссена; одновременно я командовал эскадренным миноносцем “Пограничник”; это продолжалось в течение года, после чего признаки надвигавшейся войны весной 1914 года заставили адм[ирала] Эссена приказать мне сдать командование и перейти непосредственно в его штаб на [крейсер] “Рюрик”, оставаясь там флаг-капитаном и всецело занимаясь выполнением обязанностей по этой должности». Помимо уточнения дат – когда бы адмирал Н.О.Эссен ни заинтересовался штабными способностями Колчака, назначение последнего на должность начальника оперативного отделения штаба Командующего морскими силами Балтийского моря последовало лишь 9 декабря 1913 года, а в должности флаг-капитана по оперативной части (уже штаба Командующего флотом) он состоял с 1 января 1915-го, – стоит и задуматься о расстановке акцентов в процитированном рассказе Колчака.

Из его слов может сложиться впечатление, что к моменту перехода в строй все возможное в Генеральном Штабе было сделано и серьезной работы там больше не оставалось. Однако в действительности дела шли вовсе не так блестяще, и косвенно признает это сам Колчак, вспоминая: «К моменту войны выработанная в свое время при моем участии судостроительная программа была выполнена только наполовину, благодаря, с одной стороны, характеру деятельности министра Воеводского, а с другой стороны [ – ] старой бюрократической волоките, тогда вообще господствовавшей». На Воеводского Александр Васильевич нападает как бы по инерции – с 19 марта 1911 года министром был уже адмирал И. К. Григорович, так что служба Колчака в Петербурге после возвращения с Дальнего Востока протекала уже под его началом, а оправдывать тяжелым наследством предыдущего министра недостатки, не устраненные за три с лишним года, вряд ли справедливо; недостатки же эти красноречиво характеризовал сослуживец Колчака Тимирев: