Жизнь как КИНО, или Мой муж Авдотья Никитична - Элеонора Прохницкая Страница 17

Таксист оказался эмигрантом и ненавидел Советский Союз. Он говорил о Советском Союзе порочащие и лживые вещи. К примеру, он сказал, что вовсе не Советский Союз, а союзники, в частности американцы, победили гитлеровскую Германию.

Я готова была вцепиться ему в волосы, но, к сожалению, он был лысый.

— Вы безграмотный человек, если не знаете, что второй фронт был открыт весной 1944 года, за год до Победы! А где были американцы в 1941, в 1942 и в 1943 годах?

— Да у вас все ложь!

— Это у вас ложь! Мой отец прошел фронт с 1941 по 1945 год! Два маминых родных брата погибли на войне, один в 1942, другой в 1943 году!

— А почему вы, победители, так плохо живете?

— Мы хорошо живем! У нас бесплатное обучение в вузах, да еще стипендию выплачивают! Бесплатное медицинское обслуживание! У нас 1 литр бензина стоит дешевле, чем стакан газированной воды!

…Целый час мы с ним еще спорили, простояв у входа в гостиницу. Как мне показалось тогда, я одержала победу. Таксист уже не был так враждебно настроен по отношению к Советскому Союзу. На прощание мы с ним пожали друг другу руки и пожелали удачи.

Успех Московского мюзик-холла в Париже был ошеломляющим! В программе принимали участие Нани Брегвадзе, Людмила Зыкина, Юрий Гуляев.

Были отобраны лучшие из лучших номера оригинального жанра.

Большим украшением программы был ансамбль «Радуга». Номера, поставленные хореографом Н. Холфиным, вызывали у зрителя восторг!

Зал «Олимпии» скандирует. На переднем плане: Геннадий Попов, Юрий Гуляев, Людмила Зыкина, Нани Брегвадзе, Афанасий Белов и я.

Хотя это может показаться и нескромным, но не могу не сказать о том успехе, который я имела у зрителя. Об этом свидетельствуют многочисленные публикации обо мне в газетах и в «Пари матч». Вначале парижане ходили на наши выступления из чистого любопытства: «А как выглядят эти русские? И какой у них может быть мюзик-холл?»

Однако вскоре сработало «народное радио»: «Это поразительно! Очаровательно!» В кассе «Олимпии» стояла постоянная очередь за билетами!

После выступления у служебного входа нас ожидали толпы зрителей с программками в руках и просили наши автографы.

За время наших гастролей в Париже я настолько привыкла к имени Натали, что стала забывать свое родное. Вся труппа звала только — Натали.

В июне у меня был день рождения. Утром в гостинице меня отловили вездесущие журналисты и, захватив с собой сантиметр и весы, обмерили и взвесили меня. Статью с моей фотографией и со всеми моими параметрами они опубликовали на следующий же день: рост 162 см, вес 55 кг, талия 52 см.

Бруно Кокатрикс поздравил меня, преподнес 3 розовые розы и поцеловал в щеку. В ответ я тоже поцеловала его в щеку.

Ко мне тут же подошел «искусствовед в штатском», так мы прозвали сотрудника КГБ, и попросил подняться к нему в номер.

— Ну что, Прохницкая, окончены твои гастроли. За все твои «штучки» ты завтра же будешь отправлена в Москву. И конечно, с соответствующей характеристикой твоего аморального поведения!

— За что?! Что я сделала?!

— Ну, во-первых, ты, советская девушка, позволяешь французам обмерять тебя и щупать за все места! Во-вторых, как ты могла упасть так низко, чтобы целоваться с капиталистом?!

Я не знала, чем оправдать мой «антисоветский» поступок перед работником КГБ, и пролепетала:

— Бруно Кокатрикс не капиталист. Он — наш импресарио.

— А по-вашему импресарио — не капиталист?! — Сучков насквозь просверлил меня злющими глазами.

Я ушла в свой номер и ревела там как белуга. Потом я решила поставить в известность о моем отправлении в Москву руководителя поездки Георгия Сергеевича Агаджанова. Он сказал: «Не ревите, Элла, я разберусь». Через 15–20 минут Агаджанов постучал в мой номер и, чтобы успокоить меня, а относился он ко мне, надо сказать, исключительно хорошо и за мою работу в мюзик-холле, и за мое поведение, подробно пересказал мне разговор с Сучковым.

Агаджанов сказал:

— Во-первых, товарищ Сучков, поцелуй Прохницкой в щеку пожилого человека Бруно Кокатрикса — это не антиморальный поступок. Во-вторых, публикация в газетах размеров талии нашей «Натали» — это реклама для мюзик-холла. В-третьих, и в самых главных, что ваша скоропалительная, необдуманная отправка актрисы Прохницкой в Москву, не сделавшей никакого плохого поступка, — это срыв гастролей мюзик-холла в Париже. Без Прохницкой мюзик-холл не сможет работать! А за срыв гастролей в Париже, Сучков, вы лично будете отвечать и нести ответственность не только перед министром культуры Е. А. Фурцевой, но перед Политбюро, утвердившим эти гастроли как очень важные для установления дружественных отношений между Францией и Советским Союзом!

Сучков все понял и оставил меня в покое.

На банкете в Париже с чокаюсь с тем самым Сучковым (КГБ), который хотел выслать меня из Парижа

После выступления все артисты, кроме кордебалета, собрались в моем номере выпить «Божеле» за мое здоровье. Тогда «Божеле» стоило очень дешево. Неожиданно для всех в дверях появился Сучков.

— Вот, Элла, пришел вас поздравить. Не возражаете?

— Нет. Проходите, пожалуйста.

Мы налили ему вина. Сучков вытащил из внутреннего кармана пиджака небольшую бумажку и прочитал:

Элочке Прохницкой

Теперь сказать могу я смело, Пробыв в Париже десять дней, Что Натали, вернее Элла, Нашла пути к сердцам людей. К нам парижане стали ближе, Уста в улыбках расцвели. Я с удовольствьем пью в Париже За нашу Эллу — Натали. Пусть полнится шампанским чаша. Я пью, друзья, ее до дна, Чтоб новорожденная наша Была прекрасной, как весна. 4 июня 1964 г. г. Париж Вл. Сучков

Разгоряченные красным французским вином, мы напроказничали. Кто-то из артистов сказал: «А чего это капиталисты выпендриваются и выставляют на ночь в коридор свою обувь, чтобы им ее почистили? Сами, что ли, не могут это сделать? А давайте мы перепутаем все их башмаки!» Что мы и сделали.

Говорят, на утро на этаже была паника и шум, но мы ничего не слышали. После «Божеле» мы спали как убитые до самого обеда…