Его глазами - Эллиот Рузвельт Страница 17

— Конечно, это был уже не первый мой полет. В июне 1932 г…

— Зачем ты это рассказываешь мне, папа? Ведь в тот раз и я летал с тобой.

— Ах, да, верно. Но я летал раньше, — тогда ты был ребенком, а я служил во флоте, — и летал на морских самолетах. Инспекционные поездки. Тебе-то уже никогда не придется испытать ничего подобного.

— И слава богу!

— Но для меня это очень существенно, Эллиот, — видеть, как работают американские летчики, в каком состоянии находится сейчас наша авиация, ее прогресс. Это великолепно. Это дает мне перспективу…

Он рассказал о только что совершенном полете.

— Мы летели над Дакаром. Это ведь не обычный маршрут: обычная трасса проходит над сушей.

— Знаю, папа. Я летал по этой трассе три или четыре раза.

— Ладно, ладно. Для тебя все это не ново. Но дай возможность поговорить и такому новичку, как я. — Он нахмурился и тут же улыбнулся мне — Видел «Ришелье» на рейде в Дакаре. Да, не забудь напомнить мне, чтобы я тебе рассказал о положении в Батерсте, в Британской Гамбии. И не говори мне, что ты там сам бывал: мне это известно. Держу пари, что за полдня в Батерсте я узнал больше, чем ты за два месяца.

Так оно и было.

Приехав в лагерь, мы отправились прямо к вилле отца — Дар-эс-Саада. Это было прекрасное здание. Двухсветная гостиная имела футов двадцать восемь в высоту; огромные венецианские окна выходили в чудесный сад. Очевидно, для сохранности окон владельцы виллы снабдили их опускающимися стальными шторами, которые закрывали их целиком. С точки зрения Майка Рейли, лучшего нельзя было и придумать. В бассейне для плавания, находившемся рядом с садом, было устроено импровизированное бомбоубежище.

В доме были три спальни: две наверху — для Гарри Гопкинса и для меня с Франклином — моим младшим братом, которого ожидали через день-два. Спальня внизу предназначалась для отца. О ней можно было сказать все, кроме того, что она отвечала своему новому назначению. Увидев ее, отец свистнул.

— Единственное, чего нам теперь не хватает, — это хозяйки дома, сказал он смеясь.

Было совершенно очевидно, что эта спальня принадлежала весьма женственной и знатной француженке. Множество драпировок, всякие безделушки и кровать, быть может, не слишком мягкая, но зато шириной не меньше трех ярдов. В ванной комнате красовалась вделанная в пол ванна из черного мрамора.

В нескольких шагах от нас находилась вилла Черчилля «Мирадор», и Гарри Гопкинс отправился туда пригласить премьер-министра к нам на обед. Кроме отца, английского премьер-министра и Гарри Гопкинса, за стол уселись американские начальники штабов — генерал Маршалл, адмирал Кинг, генерал Арнольд и английские начальники штабов — генерал сэр Алан Брук, адмирал сэр Дадли Паунд, главный маршал авиации сэр Чарльз Портал, а также лорд Маунтбэттен и Аверелл Гарриман.

В этот первый вечер, несмотря на усталость, настроение у всех было превосходное. Единственный спор за обедом был связан с вопросом о тайне, или, вернее, недостатке ее, — окружавшей конференцию в Касабланке. Присутствовавшие офицеры, в особенности англичане и поддержавший их Черчилль, беспокоились по поводу возможности воздушного налета нацистов, если бы последние убедились, что здесь происходит важное совещание. Англичане считали, что все мы должны немедленно перебраться в Маракеш. Отец возражал против этого так настойчиво и решительно, что его точка зрения восторжествовала. Беда, однако, заключалась в том, что ему пришлось отстаивать свою точку зрения не только в тот день, но также в последующие в пятницу, в субботу и в воскресенье, так как вопрос о Маракеше то и дело всплывал вновь, о чем бы ни заходила речь.

После обеда отец с Черчиллем уселись на большой удобный диван, поставленный спинкой к высоким окнам, стальные шторы которых были опущены. Остальные расположились полукругом перед ними. Беседа была посвящена политическим вопросам. В течение следующих двух-трех часов генералы и адмиралы один за другим прощались и уходили. Наконец, к полуночи остались только отец, Черчилль, Гопкинс, Гарриман и я. Беседа носила непринужденный характер. Ее главными темами были Сталин и положение на французской политической арене. (Меньше чем за три недели до этого разговора был убит Дарлан.)

По первому пункту прежде всего возник вопрос, приедет ли Сталин. Ответ гласил — нет. По словам отца, Сталин отказался приехать по двум причинам: во-первых, потому, что он непосредственно руководил военными операциями Красной Армии (а все мы в это время были взволнованы чрезвычайно важными сообщениями, поступавшими с Восточного фронта), и, во-вторых, потому, что все мы знали, что сказал бы он, прибыв на конференцию такого рода: Западный фронт.

— Во всяком случае, — сказал Черчилль, — мы можем приступить к делу и без него. Мы будем поддерживать с ним постоянную связь и можем представить на его одобрение все свои планы. Ведь Гарриман здесь.

Со своей стороны, Гарриман (являвшийся в то время руководителем нашего управления по ленд-лизу) заявил, что, если не считать, конечно, вторжения всеми нашими силами в Европу, наибольшую помощь Советам могут оказать поставки по ленд-лизу при условии, что они будут выполнены в срок. Отец был обеспокоен ходом выполнения наших производственных планов. Наша промышленность отставала от намеченного уровня, и это должно было отразиться не только на Восточном фронте, но и на выполнении наших обязательств перед Англией и перед собственными армией и флотом США.

В тот вечер ни у кого не было особого желания сразу погрузиться в дела. Всем хотелось посидеть развалившись, зевая и потягиваясь, выпить и отдохнуть. Это был первый вечер за много месяцев, когда отец мог отвлечься от срочных военных дел. То же могли бы сказать о себе и многие другие из присутствовавших. Я взял на себя обязанности виночерпия. Отец и Гарри перевели разговор на вторую тему и стали расспрашивать премьер-министра о де Голле. — Де Голль, — вздохнул Черчилль, многозначительно подняв брови.

— Пусть ваш «трудный ребенок» приедет сюда, — сказал отец. С этих пор эта кличка укрепилась за де Голлем; в течение всей конференции его называли «трудным ребенком» премьер-министра. «Трудным ребенком» отца был Жиро.

Политический узел, завязавшийся в результате нашего вторжения в Северную Африку, мягко выражаясь, никого не радовал. Как бы ни трактовать создавшуюся сложную ситуацию, нельзя забывать, что наши политические маневры спасли жизнь многим американским солдатам. Это имело огромное значение и с военной и с патриотической точки зрения. С другой стороны, теперь ясно (отец понимал это и тогда), что тут была допущена ошибка и притом серьезная. В первый вечер подход отца к вопросу определялся, по-видимому, двумя соображениями. Во-первых, он стремился найти наилучший и самый быстрый выход из невозможно запутанного положения. Во-вторых, отец понимал, что государственный департамент уже связал себя определенной политикой, и, учитывая предстоящие дипломатические переговоры, нужно было сделать все возможное для спасения его престижа. Плохо, когда совершается ошибка; но отнюдь не лучше делать вид, будто никакой ошибки не произошло. Этой общеизвестной истиной и определялся подход отца к данному вопросу. Однако, когда ошибку совершают ваши подчиненные, которым в ближайшие годы придется изо дня в день вести сложные переговоры с вашими союзниками, являющимися одновременно вашими конкурентами, вы поможете только этим последним, если оставите подчиненных в затруднительном положении. Такова вторая, в равной мере общеизвестная истина, тоже определившая подход отца к вопросу, и здесь возникало противоречие.