Жизнь и труды Клаузевица - Андрей Снесарев Страница 17

Катастрофы Йены и Ауэрштедта внесли в теоретическое мышление Клаузевица новое понятие, которое явилось потом одним из основных элементов его теории войны, а именно понятие трения, по-видимому, им впервые введенное в военный лексикон [79]. В своем первом объеме этот термин означал у Клаузевица сумму личных несогласованностей или перекрещиваний, создаваемых неблагополучным составом главной квартиры; постепенно понятие расширится и обогатится до степени сложной цепи обстоятельств, технических несовершенств, случайностей, личных отношений и т. д., стоящей большой преградой на пути просторного и свободного хода оперативных решений.

Вместе с принцем Августом Клаузевиц был направлен в Берлин, где, освежив несколько свою форму, он оказался в толпе французских офицеров, единственный раз в жизни, в тот момент, когда Наполеон давал аудиенцию принцу.

Ноябрь 1806 г. В ноябре месяце Клаузевиц был отправлен в Н. Руппин к своему полку, где он в качестве пленника оставался некоторое время в состоянии вынужденного бездействия. Вопрос, который сверлил его ум и сердце и которым он теперь занялся, сводился к тому, чтобы отдать себе и другим отчет в постигшей Пруссию катастрофе. В результате его трудов получились его три «исторических письма», которые появились в издаваемой Архенгольцем «Минерве» в 1807 г. [80]

Последние события, так начинает Клаузевиц, как бы они ни огорошили публику и как бы ни были маловероятны, все же не являются чудом, ибо чудес нет ни на войне, ни в природе, и надо лишь понять цепь естественных фактов, а не поддаваться судьбе как чему-то неумолимому, безразличному нашей воле и недоступному нашему пониманию. Пробегая события, Клаузевиц подчеркивает, что везде были выходы к лучшему и были шансы спастись, даже в минуты всеобщего отступления, эти выходы он и предлагает в форме вариантов решений. Чего же недоставало, что было коренной причиной катастрофы? Необходимо было мужество отчаяния (особенно в минуты отступления), такого же элемента военного учета, как и количество пушек или кило[граммов] пороху; конечно, это дало бы крайнее решение, но в экстраординарных случаях приличны только экстраординарные решения. Наиболее холодное рассуждение диктовало прусским вождям быть безрассудными, но они не сумели стать такими, и их армия была приведена к решительной катастрофе; для столь критической обстановки вожди оказались заурядными, и это отсутствие гения и героизма привело самым простым путем к катастрофе, внешне непонятной… Итак, главная причина — отсутствие дарований, недочет в моральных побуждениях, слабость идейного подъема.

Даже к моменту Пренцлауской капитуляции Клаузевиц находит выход: возможно еще было дать сражение, чтобы потом хоть с горстью достичь Штетина… И «честь была бы спасена». Он хвалит Блюхера и бичует осуждающих последнего за бои без надежд, за безрассудное пролитие солдатской крови. Не говоря уже про то, что Блюхер [на] несколько дней притянул на себя крупные силы врага, но влияние его поведения на дух нации и армии было самое благотворное и неизмеримое. «Я буду смотреть на имя Блюхера как на такое, которое в момент крайней опасности поднимет дух нации. Кто неспособен на такую силу воодушевления, тот не может судить о великих задачах народа». Тем сильнее громил Клаузевиц своим критическим словом комендантов крепостей, так легко открывавших ворота победителю. Вывод автора тот, что ближайшая политическая задача: внутренний подъем, личное возрождение. Пруссия ответственна за честь, свободу, «гражданское счастье немецкой нации». Для этой цели должно загореться воодушевление, воспрянуть поникший дух патриотов.

Письма заключаются обращением ко всем немцам: «Уважайте самих себя, т. е. не отчаивайтесь в вашей судьбе» (Ehret euch selbst, das ist: verzweifelt nicht an eurem Schicksale).

Эти три письма трудно было бы считать историческим документом — в них нет ни обоснований, ни выносок и немало фактических ошибок [81]. Это просто агитационный призыв, построенный, правда, на исторической базе, имевший задачу поднять упавший дух нации и снять с нее гнет недавнего прошлого. Конечно, Клаузевиц лучше других понимал, что дело сложнее и причины катастрофы лежат глубже; но он, как дирижер сколачиваемого оркестра, спешит указать на главную ошибку, при которой нельзя продолжать сыгровку.

Одновременно же или несколько позднее Клаузевиц набросал статью «Мемуары к 1806 г.», в которой он дал волю своей горечи в столь тяжелых, резких, порою даже презрительных выражениях, что фамилия [82] никогда не давала разрешений на ее опубликование. Клаузевиц, по-видимому, написал статью для самого себя, чтобы ею дополнить свои письма: «Я имею в виду, — пишет он в начале манускрипта, — кое-где пополнить тем, о чем нельзя сказать публично».

Наконец, приблизительно в 1825 г. [83] Клаузевиц создал третий труд о тех же событиях под заглавием «Nachrichten über Preussen in seiner grossen Katastrophe» [84]. Хотя этот интересный труд отделан много позднее тех годов, которые мы сейчас анализируем, но как о запоздалом переживании рассматриваемого периода об нем удобнее сказать несколько слов теперь [85].