Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика - Гиора Ромм Страница 17

Что они делали все это время? Пытались ли они установить, кто я такой на самом деле? Удалось ли им это? Ведь между тем, кто я есть на самом деле, и тем персонажем, которого я для них придумал, дистанция огромного размера.

После Шестидневной войны я стал лицом израильских ВВС. Мое имя и фотографии появились на страницах всех израильских газет и многих международных военных изданий. Мой отец получал удовольствие, коллекционируя газетные статьи, которые различные еврейские общины присылали ему из самых разных стран на всех мыслимых и немыслимых языках. Ведь именно я сбил в одном воздушном бою пять вражеских самолетов, три МиГа-21 и два МиГа-17. На языке военных летчиков всего мира пилота, сбившего пять вражеских самолетов, называют асом.

Я стал первым израильским асом.

Помимо опасений, что египтяне увидят во мне летного гения и попытаются выжать из меня информацию, которой я не обладал, я боялся, что стану заложником пропагандистской войны между двумя странами: «посмотрите на героя Шестидневной войны, беспомощно валяющегося на земле, после того как его сбили наши египетские ВВС».

Когда 4 июня 1967 года началась война, практически вся израильская авиация была брошена в атаку на египетские аэродромы. Для охраны нашей территории на земле было оставлено всего двенадцать перехватчиков, по две пары из каждой из трех эскадрилий «Миражей». Было неизбежно, что египетские самолеты попытаются нас остановить.

Я был в первой паре.

Когда где-то за час до первых боевых вылетов я залез в кабину, сел в пилотское кресло и откинулся назад, чтобы наземная команда помогла мне подогнать лямки, мне казалось, что мне на плечи навалились все жители Тель-Авива. Еще через два часа, когда я уже начал опасаться, что не приму участия в самой важной операции в истории израильских ВВС, мы с Эйтаном (в нашей паре он был ведущим, а я ведомым) получили приказ: взять курс на Суэцкий канал.

В двух отдельных воздушных боях над авиабазой Абу Суэйр близ города Исмаилии, что недалеко от Суэцкого канала, я сбил два МиГа-21. В течение десяти минут я, Гиора Ромм, который всего пять лет назад учился в школе, сумел сделать то, что прежде ассоциировалось у меня исключительно с приключенческими романами и сценами из кинофильмов. В тот же день я совершил вылет на север, чтобы принять участие в атаке на сирийский аэродром Т-4 недалеко от древнего города Тадмора [20]. Тогда я сбил свой третий МиГ-21. К вечеру, когда дневные бои закончились и я оказался один, я в своих глазах стал совершенно другим человеком. Однако именно тогда я понял, что такое война. Дани Ангел, тоже боевой летчик и мой лучший друг в старших классах, погиб в день моего триумфа. И я понял, что зверь по имени Война обитает в пространстве между двумя точками — блестящим исполнением поставленной задачи и героической гибелью на поле боя.

Двумя днями позже я сбил над Синайским полуостровом два египетских МиГа-17. Так на третий день Шестидневной войны я стал первым асом в истории израильских ВВС.

Статей было много, и все на одно лицо. Меня называли воплощением израильского военного гения: молодой сабра, продукт израильской системы образования, активный член молодежного движения скаутов, сумел сделать то, о чем прежде мы читали в книгах о Второй мировой войне, вроде «Битва за Британию», «Спитфайр [21] над Мальтой» или «Повесть о настоящем человеке». Летчики-асы, их боевые вылеты — все это казалось историей, имевшей место в Европе в те времена, когда европейское еврейство едва не погибло в ходе величайшей бойни двадцатого века. И вот всего двадцать лет спустя молодой израильский летчик, пилотирующий один из лучших в мире боевых самолетов, французский «Мираж», сбивает в воздушных боях пять советских самолетов. Русских самолетов! Тех самых, которые накануне шестидневного блицкрига так пугали израильтян и их сторонников во всем мире, и в первую очередь евреев диаспоры.

Четыре сбитых мной самолета были египетскими. Что сделают со мной мои тюремщики, если узнают, кто я на самом деле? У них в плену оказался сбитый и обездвиженный символ израильского воздушного всемогущества, и это вызовет в Египте политическую бурю. Они станут демонстрировать меня на каждом углу, причиняя тем самым страдания моим близким.

Поэтому больше всего меня беспокоило, как долго я смогу хранить свою тайну. Когда меня допрашивали в больнице, я настаивал, что сделал самую скромную армейскую карьеру. Что же касается моего участия в «войне 67 года», я утверждал, что мой самолет был подбит во время первого же вылета и мне пришлось совершить аварийную посадку на авиабазе Рамат-Давид [22], откуда меня отвезли в больницу в Афуле, на севере Израиля, где я находился до конца войны.

В этой истории была доля истины, поскольку для хорошей лжи нужна твердая почва. Меня действительно подбили на второй день войны, я действительно совершил посадку в Рамат-Давид, получил травму и был доставлен в афульскую больницу. Однако на следующее утро я сбежал из больницы, вернулся в свою эскадрилью в Тель-Ноф [23] и в ходе единственного вылета, в котором принял участие, сбил над Суэцким каналом еще два египетских самолета.

Итак, между тем, кем я был на самом деле, и придуманным мной персонажем была дистанция огромного размера. Я ожидал, что рано или поздно дорого заплачу за это. Пока я пребывал в изоляции, в ходе бесконечных обсуждений с самим собой эта тревога многократно усилилась, и изначальное благодушие превратилось в состояние, близкое к панике.

Мне совершенно не хотелось обратно в одиночку! Ощущение удушья и пустоты, не покидавшее меня все время, когда я лежал в одиночной камере, все еще оставалось со мной. И я хорошо понимал, что эта камера находится на расстоянии двухминутной поездки с завязанными глазами на шаткой каталке.

Осман принес обед. Было очевидно, что предоставляя мне те или иные условия, египтяне следуют конкретной инструкции. Обед состоял из жареного мяса, овощей, миски риса и питы, разрезанной на четыре части. На десерт полагался маленький апельсин.

Как бы то ни было, дела явно шли в гору.

Время ползло медленно. В семь вечера вошел Сами, обратившийся ко мне «капитан». Он сел напротив меня за большой стол и достал свой ужин. Из Каира он привез фуль — вареные на медленном огне бобы, сложенные в кулек из газеты, и еще один кулек туши — специально приготовленных огурчиков, которые подают с фулем. Каждый из нас ел молча, он — свой фуль, я — свой ужин. Поев, Сами закурил. Судя по всему, он был заядлым курильщиком. Я заговорил с ним об этом — просто для того, чтобы установить с ним предпочтительный для меня формат отношений. Своего рода партнерство между заключенным и охранником, летчиком и тюремщиком, офицером и простым солдатом. Я надеялся, что выбранный мной подход будет воспринят как дружеский, а не снисходительный и в то же время породит чувство уважения к старшему по званию, пусть и врагу. Все это делалось для того, чтобы нейтрализовать имеющиеся в распоряжении моих тюремщиков возможности унизить меня, если они будут не в духе.