Бесчестие миссис Робинсон - Кейт Саммерскейл Страница 18

Хотя водолечение пользовалось популярностью в интеллектуальных кругах, ведущие газеты высмеивали его, называя модным увлечением, комическим пристрастием и потачкой своим желаниям. Эдвард писал в «Гидротерапии» (1857), что как терапевт вынужден «бороться против объединенного консерватизма медицинской профессии» в своих усилиях быть воспринятым всерьез. Слово «водолечение», доказывал он, на самом деле неточно: Приснитц не сумел заметить, насколько успех его лечения зависел от диеты и окружающей обстановки. Эдвард предпочитал называть свой метод «природным лечением». Подобно гидротерапевту в романе Чарлза Рида «Никогда не поздно исправиться» (1856), он «похлопывал природу по плечу» там, где «другие били ее по голове дубинками и обломками кирпича».

Во вторник 4 июля, через месяц после расставания с Джоном Томом, Изабелла посетила Мур-парк в надежде увидеть и Тома, и Эдварда Лейна. Из Рединга до деревни Эш она доехала на поезде, путешествие заняло сорок пять минут, а оттуда проделала последние несколько миль до Мур-парка в кебе. В 10.30 утра она высадилась на гравийную подъездную дорожку перед широким белым домом высотой в три этажа. Над парадным входом красовалась табличка с гербом сэра Уильяма Темпла, знаменитого дипломата и эссеиста, жившего здесь в конце XVII века. Темпл купил это поместье площадью четыреста пятьдесят акров в 1680-х, через полвека после постройки дома, ища отдохновения «в непринужденности и свободе частного владения, где человек может ходить куда хочет и как хочет».

Изабеллу встретили леди Дрисдейл, Мэри Лейн и некоторые из гостей. Доктора не было, но ранним утром она увиделась с Томом. «Встреча получилась очень натянутой, — написала в своем дневнике Изабелла. — Я сильно покраснела, и глаза всех присутствующих были прикованы ко мне. Мистер Т. стоял рядом, не осмеливаясь много говорить, и я почти умолкла».

Внутри дома у одной из стен зала находился бильярдный стол, у другой была устроена библиотека. В глубине помещения поднималась достопримечательность этого здания — лестница-кринолин, с чугунными, как бы раздутыми, словно юбки дам-пациенток, перилами. Окружающие стены были украшены лепными лирами и ангелами и освещались овальными световыми люками. Дверь за лестничной клеткой вела в столовую с камином, отделанным деревом с резными пасторальными фигурами — пастух играл на дудочке, а пастушка стояла в окружении стада. За тремя застекленными во всю высоту другой стены дверями открывался вид на лужайку, фонтан, два канала и реку Уай. В чаще на речном островке притаились летний домик и разрушенная беседка.

Справа от террасы, примыкавшей к столовой, размещались виноградник, оранжерея и теплица, а далее огороженный сад, где летом созревали крыжовник, малина и черная смородина. Слева от террасы рос огромный кедр, распростерший свои ветви над травой, а солнечные часы отмечали место, где после смерти сэра Уильяма Темпла предали земле его сердце в серебряной шкатулке. Также под лужайкой был устроен глубокий погреб со льдом, который зимой заготовляли на каналах и реке; еще один ледник находился в склоне холма напротив парадной двери.

День был теплый, то и дело принимался дождь. Поздним утром, когда ненадолго прояснилось, Изабелла погуляла по саду вместе с Атти, которому теперь было шесть лет, и знакомым пациентом, названным в ее дневнике «капитан Д.». Изабелла остро ощущала присутствие Джона Тома, который шел по другую сторону изгороди вместе с «мистером Б.» (возможно, Робертом Беллом, пациентом Мур-парка, впоследствии давшим мистеру Тому работу). Она обменялась несколькими словами с мужчинами, но у нее создалось впечатление, что Том держит ее на расстоянии. «Я гадала, избегал ли он меня или просто не искал встречи», — писала Изабелла.

Вернувшись в дом, она переоделась к обеду и в половине второго заняла место за столом. Сидела она между двумя другими гостьями, «миссис О. и миссис К., мистер Т. — напротив и ни разу не заговорил и не посмотрел на меня».

После обеда она провела некоторое время в комнате леди Дрисдейл, а потом вышла в сад, пройдя мимо Тома у бильярдного стола. Он «немедленно оставил игру, — написала она, — и, увидев, что я одна, пылко устремился за мной. Поскольку шел дождь, мы пошли в теплицу; немного посидели и откровенно поговорили». Они переместились в оранжерею. «Он подал мне стул и сел сам, но на большом расстоянии. Мы беседовали очень откровенно, но пожалуй, торопливо и сбивчиво и не о том, что было важнее всего». Они вышли в сад. «Я не знаю, так ли он обычно молчалив, но он определенно был до странности тих, — написала Изабелла, — однако сознание того, что меня понимали и ему действительно нравилось находиться со мной, сделало эту прогулку очень интересной для меня».

Когда они возвратились в дом, Изабелла узнала, что Эдвард вернулся, но уже выпил чаю и снова уехал. Она выпила чаю с другими гостями, и вскоре после этого доктор приблизился к столовой снаружи. Он «решительно вошел через застекленную дверь, чтобы поздороваться со мной, — написала Изабелла, — с большей, чем я могла ожидать, теплотой. Он очень тепло пожал мне руки; проявляя большую сердечность, он сел рядом со мной и задал много вопросов о моем благополучии». Теперь она могла вообразить, что Том наблюдает за ее обожателем и за ней, видя ее веселую и непринужденную близость с красавцем доктором. Изабеллу снова взволновала мысль о том, что ее дружба с Эдвардом Лейном может вызвать ревность у других. «Мистер Т. сидел напротив и как будто читал, но я знаю, что он следил за происходящим», — написала она.

Позднее гости собрались в гостиной на первом этаже. «Доктор Лейн был в приподнятом настроении, сел на диван, который я выбрала рядом с пианино, и покидал меня только для того, чтобы иногда спеть и перекинуться несколькими словами со своими пациентами, но его взгляд, все его внимание, разговор — все принадлежало мне… Мы говорили о любви, о поэзии, его возрасте, и я сказала ему, что никогда он не выглядел лучше, хотя он и заявлял о неважном самочувствии; мы побеседовали о музыке и его песнях; он прекрасно и с удовольствием пел французские и комические песенки, и несколько других, включая одну по моей просьбе — “О, сердце вольно и свободно”».

Том «весь вечер сидел недалеко от нас, но почти не двигался, не говорил, не смотрел на меня, — написала Изабелла, — и однако же я знала, что он наблюдал за нами и чувствовал наше присутствие». Его видимое равнодушие, намекнула она, являлось прикрытием ревности. Только один раз он подошел к ней, встав сначала на колени рядом во время разговора — «как только что делал мистер Лейн». Они побеседовали о школе, которую он предложил открыть в Сиденгаме, модном лондонском пригороде, переживавшем деловой подъем после того, как в 1852 году на Сиденгам-хилле перестроили Хрустальный дворец, сооруженный ко Всемирной выставке. Изабелла посоветовала ему составить проспект с рекламой своих планов. «Пока я говорила, он выглядел веселым и счастливым», — написала Изабелла. Том ушел в десять часов, чтобы проводить священника и еще двух гостей до их домов по соседству. «Вернувшись поздним вечером, — отметила Изабелла, — он сел у двери и был бледен, изнурен и безжизнен, как раньше».

До поздней ночи компания продолжала разговоры и пение. Прослушав арию Эвридики из оперы Глюка «Орфей и Эвридика», Изабелла попросила Эдварда прочесть «Оду на День святой Сесилии» Александра Поупа, «что он и сделал напоследок, очень мило, к моему немалому удовольствию». И опера Глюка, и стихотворение Поупа связаны с греческим мифом, по которому Орфей теряет свою возлюбленную Эвридику, потому что не может удержаться и оглядывается на нее, когда они выходят из подземного царства.