Игра королей - Дороти Даннет Страница 18

— Похоже, Симон говорил с вами.

— Он почти не умолкал. Сказал, например, что вдова лорда Флеминга и вся семья сейчас в Стерлинге. Он думает, что с вашей стороны было крайне неосмотрительно остаться здесь. И я, представляя собою дополнительную опасность, совершенно согласен с ним.

Кристиан пожала плечами.

— Здесь от меня сейчас больше пользы, чем в Стерлинге. — И вынуждена была добавить: — Естественно, я не могу рисковать: если меня захватят в плен и сделают заложницей, это доставит моей семье кучу неприятностей. Если дела пойдут хуже, один друг нашей семьи отвезет меня в Стерлинг.

— А я останусь здесь, в руках тюремщиков не столь благодушных. Ну да ладно, — печально сказал он. — Может быть, это и прозвучит эгоистично, но, как говорит поэт, «слова всего лишь ветер, поступки — вот беда».

— Но ваша судьба зависит от того, кто вы такой, — заметила она. — Если вы носите шотландское имя, вам нечего опасаться. Или этот офицер, конечно, все зовется Дейд?

Последовала пауза. Потом он спросил:

— Вы цитируете меня?

— Эти самые слова вы произнесли вчера вечером.

— Наверное, я был в бреду. Вы когда-нибудь теряли память? Полагаю, нет. Совершенно новое ощущение. Приятное, но ненадежное: будто сидишь под пальмой и кормишь фруктами льва… — Он глубоко вздохнул и добавил: — Надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что провалы в моей памяти — следствие удара по голове. Я — тот, кто вас встретил, я — жалкий безумец…

— Прошу вас так не звать себя отныне, — сказала она совершенно серьезно. — Опасности ведь нету и в помине.

В полном восторге он подхватил игру:

— О да, конечно. Звать вас Гектор, Оливье. Ну, как еще? Протеус? Амадис? Пердикка? Флористан? Кажется, наша ситуация вполне обычна. Большинство героев и все поэты переживали, сдается мне, то же самое. Я тот, кто есть, таким вовек пребуду. Но кто я есть, того никто не знает… Меня не презирайте, не узнав. Не выдавайте: я вас не обидел и лютой ненависти я не заслужил. — Он жалобно продолжал по-французски:

Соловей — мой батюшка: он поет в ветвях,

Самых высоких;

Сирена — моя матушка: она поет в волнах,

Самых далеких.

— Ваш французский превосходен, — отметила Кристиан. — И вам не понравилось, когда я вас назвала англичанином.

— Спасибо.

— Все в вас говорит о том, что вы скорее шотландец, чем англичанин.

— Я надеялся, что вы заметите это.

— А в таком случае, — разумно заключила Кристиан, — вам следовало бы показаться на людях. Ведь даже кто-нибудь из здешних мог бы узнать вас.

— Умный ход, ничего не скажешь, — с интересом проговорил пленник. — Если я не соглашусь, значит, я обманываю вас относительно потери памяти. С другой стороны, потеря памяти может быть подлинной, а мое убеждение в том, что я шотландец, — ложным. А тогда ваш приятель Хью, если верить Симу, даст волю своим предубеждениям, и ваши надежды на выкуп испарятся, как дым.

— Вы нас считаете чересчур подозрительными, — сказала Кристиан. — Зачем вам лгать? Если вы англичанин, то у вас нет причин скрывать свое имя. Чем скорее мы узнаем его, тем скорее вы будете свободны.

— Я нахожу метод Сократа еще менее удобным, чем откровенный сарказм. И скажу вам то, чего вы ждете: в вашем рассуждении есть два изъяна. Я могу оказаться бедным англичанином. А могу оказаться политически важной фигурой. И в том, и в другом случае у меня есть все основания скрывать свое имя.

— И поэтому?

— И поэтому, когда я говорю, что у меня нет желания появляться перед вашими друзьями до того, как ко мне вернется память, у вас нет возможности проверить мою честность и обнаружить тайную причину…

— Которая на самом деле…

— Страх, — быстро сказал он. — Я просто боюсь темноты. Мне не очень хочется вслепую оказаться перед толпой и ждать своей судьбы.

— Священник объяснил бы вам, что это гордыня и самомнение.

— Если кто-то из ваших знакомых определит это так, надеюсь, вы изобличите его как напыщенного лжеца.

— Дорогой сэр, вы хотите, чтобы меня отлучили от церкви? Каждый человек с годами становится тверже. Вы скоро поймете, что меня трудно чем-либо поразить.

— А обмануть?

Она улыбнулась и ответила его же цитатой:

— Обман обманывает и будет обманут. Голос у вас золотой и не подвержен порче, а язык подвешен, как у стряпчего. Одно в вас похвально — вы не хотите усугублять грехи поэтов. Ложная родословная всегда хуже, чем ее отсутствие.

— Я избежал ловушек ваших, о добродетельная леди, о хитроумная девица Кристиан. Но, как вы видите, я честен и не солгал вам ни единым словом.

Она рассмеялась:

— Полагаю, вы, как Гимет 25), питались лишь медом и языками жаворонков.

— И, наверное, могу умереть на болоте точно так же, как и в любом другом месте, — сухо промолвил он.

Никому не нравится, когда его выводят на чистую воду. Видя, что коварство ее раскрыто, Кристиан взяла себя в руки и ровным голосом сказала:

— Я, конечно, ничего не могу обещать, если покину замок до того, как к вам вернется память. Но пока вы можете оставаться здесь инкогнито, если хотите. — Она поднялась и добавила: — Между прочим, многие могли бы позавидовать вам. Пользуйтесь своей свободой, у вас ее больше, чем у всех нас.

— Верно. Только у лунатиков ее больше, чем у меня. И еще — я настолько неблагодарен, что нахожу эту свободу невыносимой. Тем более невыносимой, что даже не знаю, насколько тяжело бремя, которое вы несете из-за меня.

Кристиан остановилась у двери, повернулась и сказала с иронией:

— Какое там бремя? Разве вы забыли:

Но, но! Я не устаю:

Корысть гонит кобылку мою.

Улыбаясь, она закрыла дверь и оставила пленника одного обдумывать ее слова.

Был четверг, 15 сентября. Том Эрскин уехал на юг в понедельник и теперь в любой момент мог вернуться за Кристиан.

А пока ее время было целиком занято. Все земли Биггара, Килбухо, Хартри и Танкертона принадлежали замку. В отсутствие мужчин, которые ушли с лордом Флемингом в Пинки и еще не вернулись — а могли и не вернуться вовсе, — кто-то должен был опекать семьи, живущие на этих землях: давать советы, сообщать новости, оказывать помощь в болезнях, а в случае нашествия англичан предоставить убежище в замке.

Новости с востока поступали неблагоприятные. Плохо оснащенная, неуверенная в себе армия допускала промах за промахом, и в конце концов ею овладела паника; ратники разбежались, открыв дорогу врагу и обрекая себя на уничтожение. В сорока милях к северу, в Стерлинге, двор нашел себе временное пристанище, протектор же тем временем победоносно двигался к Эдинбургу; конница его заняла брошенный Лейт, а остальная армия расположилась в окрестностях, изучая на досуге сданные укрепления. Английский флот, беспрепятственно пройдя вдоль восточного побережья, занял остров Сент-Колмс-Инч, ключевой стратегический пункт на пути к Эдинбургу.