По ступеням «Божьего трона» - Григорий Грум-Гржимайло Страница 18

Давно уж в моем эшелоне все люди молчали… Да и что за беседа теперь! Не у кого даже расспросить о дороге, потому что проводники наши куда-то исчезли. С непривычки еще подолгу сидеть в седле спину у меня совсем разломило; а пешком и еще того, хуже: в темноте тропинки не видно, и вот ежеминутно сбиваешься на сторону и спотыкаешься о корявые кусты саксаула. Для примера другим, однако, бодришься и скуки ради – считаешь шаги…

– Ваше благородие! А, ведь, время-то, пожалуй, к полуночи!

– Черкни-ка спичкой… ну, нет, всего только одиннадцать!..

– Знать, еще нам много идти!..

– А что, разве устал?

– Нам-то что! А вот кони стали у меня больно тянуться… Шутка ли, сколько идем!

И точно отголоском на это справедливое сетование донесся до нас какой-то неопределенный шум из переднего эшелона. Впереди вдруг блеснул огонек и погас…

– Что там такое?

– В полуверсте отсюда становище калмыцкое проводники отыскали… Сворачивать, что ль?..

– Сворачивать, конечно, сворачивать!

И вот лошади зашагали по глубокому песку. Где-то в стороне, а потом и вблизи характерным шелестом заявили о себе камыши. А вот, наконец, появились и силуэты людей, сопровождаемые оглушительным лаем собак. Они меня окружили. Кто-то им что-то сказал, и, по китайскому этикету, они немедленно преклонили предо мною колена. В то же мгновение, как по волшебству, вспыхнул старый подожженный камыш и фантастическим светом осветил и без того уже дикую картину торгоутского кочевья в песчаной степи…

Мы так были рады стоянке, что и не подумали расставлять своих юрт, а спали не раздеваясь, каждый улегшись, где и как ему показалось удобнее; однако, несмотря на усталость, мы на следующее утро проснулись неожиданно рано. Разбудили нас не столько горячие лучи солнца и поднявшийся ветерок, успевший уже набить нам в рот и нос достаточно пыли, сколько мириады мошек, мух и комаров, которые носились здесь целыми тучами. К нашему великому счастью, мы в таких массах нигде уже не встречали этих маленьких кровопийц, но зато здесь они, действительно, были неисчислимы. И это тем более было досадно, что и все остальное было здесь особенно гадко; и страшная духота, и пыль, и до омерзения грязная и теплая вода, и даже все эти окрестности – степь с барханами песку и с ее серо-зеленой растительностью: тамариском, саксаулом, кое-где перевитым Clematis, Peganum hannala multisecta, Zygophyllum brachypterum, Artemisia dracunculus, Lycium rulienicum и частью объеденным камышом.

С этой печальной обстановкой вполне гармонировали и люди – торгоуты, такие же худые, как и их скот, неизвестно чем здесь питающийся и как выносящий и подчас нестерпимый здесь зной и бездну докучливых мух… А между тем, хотя и странным, но тем не менее чрезвычайно приятным противоречием с этой убогой обителью человека виднелись здесь чуть не рядом небольшие, но все же веселящие глаз яркозеленые запашки пшеницы, ничем не защищенные и не огороженные – совершенное чудо для гоби!

Откуда же бралась здесь эта вода и почему хлеба оставляет не тронутым скот? Вот вопросы, которые мы тщетно задавали себе; торгоуты же уклонились от прямого ответа: они почему-то боялись быть откровенными даже в столь невинных вопросах. Так мы и покинули на следующий день это урочище Толи (абс. выс. 1509 футов, или 457 м), ничего на этот счет толкового не узнавши.

К Цзин-хэ повел нас старик торгоут. Описание первых километров этого пути затруднительно. Мы сначала обогнули высокий бархан, затем шли среди густых зарослей саксаула, достигающего здесь огромных размеров, тамариска и разнолистого или пустынного тополя; наконец, спустились с отвесного обрыва в русло теперь безводной, но временами, без сомнения, текущей здесь речки или протока и, выбравшись на противоположный его берег, снова очутились среди столь же густых порослей упомянутых выше древесных пород, в чаще которых находят себе надежный приют многочисленные фазаны и зайцы. Кроме того, в этих местах мы заметили и некоторых других птиц: сорокопутов, овсянок, воробьев и карабауров; но все они имели уже до такой степени обносившееся перо, что в коллекцию не годились. За первым арыком, густо поросшим камышом, осокой, и тому подобными травами, местность значительно изменилась: кое-где уже виднелись запашки, группы деревьев и одиноко растущие экземпляры карагача, тополя, джигды или ивы, полуразвалившиеся дувалы, глинобитные постройки неизвестного назначения и, наконец, целые заброшенные хозяйства. Мы, очевидно, подходили к Цзин-хэ.

Оазис оказался очень богатым водой. Последняя не только переполняла арыки, но и широко разлилась по заброшенным когда-то полям, обратив их в тростниковые займища. Не мало ее совсем непроизводительно пропадало и по дорогам, которые на значительные протяжения представляли из себя реки тихо плывшей куда-то коричневой мути. Тростник рос повсюду и местами столь густо, что заглушал даже такие кустарники, как облепиха, шиповник и тал, и только в местах повыше его сменяла верблюжья колючка с торчащими среди нее кустиками джингиля и тамариска.

Не доходя до р. Цзин, мы свернули вправо и остановились на одном из арыков, прорытом несколько в стороне от дороги.

Цзин-хэ (1200 футов, или 366 м над у. м.) расположен на правом берегу р. Цзин. Это не только значительный военный пост, но и важнейшая станция для всех караванов, идущих в Или из Джунгарии. Однако как земледельческий округ он, несмотря на обилие воды, не имеет значения. Его отовсюду стеснила пустыня, окружившая оазис рамкой песков и дресвы и тем самым положившая предел его росту. К тому же в настоящее время земледельцев здесь мало, да и те не мастера своего дела: я нигде не видал хуже, чем здесь, обработанных полей.

Зато только пустыне и обязан Цзин-хэ тем значением, какое он имеет теперь. И базар и все маленькое население его предместья со своими харчевнями и убогими постоялыми дворами живет здесь одной только жизнью – жизнью лавочки на перепутье дорог и на рубеже двух пустынь: Эби-норской на востоке и Сайрам-норской на западе. У каждого здесь поэтому только один интерес: или продать что-нибудь проезжающему, или залучить его к себе на ночлег и хотя бы этим путем от него поживиться; поэтому жизнь здесь кипит, когда извоз увеличивается, и замирает, когда проезжающих мало.

Цзин-хэ населен преимущественно китайцами и таранчами; первых насчитывалось в 1889 г. до сотни семейств, вторых – человек на четыреста более. Таранчами заведует здесь аксакал, т. е. старшина, утвержденный в этой должности с согласия начальника укрепления и гарнизона, в руках которого сосредоточивается таким образом как военное, так и гражданское управление округом.

В Цзин-хэ мы дневали, а 13 июня уже снова выступили в пустыню под предводительством молодого торгоутского ламы, сменившего старика из Толи.

Лама оказался словоохотливым малым. Он тотчас же завязал разговор, едва мы, свернув с большой дороги, вышли в степь. «Особенных животных, ради которых вы заехали в наши края, вы здесь не найдете. Маралы и козы держатся высоко в горах, в пустыне их нет. Встречается здесь дикая лошадь, да редко, так редко, что едва ли многие из торгоутов ее видели…»