Лермонтов. Мистический гений - Владимир Бондаренко Страница 18

Но душа ребенка искренне требовала отца, о котором лишь доносились разные враждебные слухи. Маленький Мишель вспоминал и свою мать, ее песни, но никогда не забывал и об отце, тому свидетельством те стихи, которые юный поэт посвятил отцу. «Я видел тень блаженства; но вполне» (заключительная строфа), «Пусть я кого-нибудь люблю» (зачеркнутая в автографе третья строфа), «Эпитафия» («Прости! увидимся ль мы снова?»). Взаимоотношения между любимыми отцом и бабушкой легли в основу несовершенных его юношеских пьес: «Странный человек» и «Menschen und Leidenschaften» («Люди и страсти»), где герой пьесы говорит: «У моей бабки, моей воспитательницы — жестокая распря с отцом моим, и это все на меня упадает». Но, как бы воинственно ни были настроены против отца обитатели Тархан, сам Михаил Лермонтов не спешит занимать чью-либо сторону и тянется к отцу. «Ужасная судьба отца и сына». Она и на самом деле ужасна. И для отца — Юрия Петровича Лермонтова, и для его сына, великого русского поэта.

Я как-то подумал, а может быть, лучше было бы Юрию Петровичу и не оставлять Михаила у богатой и знатной бабки? Пусть и вырос бы в бедности, не имел ни слуг, ни заграничных гувернеров, может, и языков бы так хорошо не знал, всё равно, как и другие разночинцы, до университета бы дотянулся, но, естественно, не было бы престижной Школы юнкеров, не было бы войн и дуэлей. Гений-то его никуда бы не девался. Может, и дожил бы русский гений до 1880-х годов, история литературы нашей пошла бы совсем по другому пути. Но не будем гадать: если бы да кабы…

Сын оказывается вдалеке от отца и пишет ему проникновенные и горестные стихи. Кстати, вроде бы своей любимой бабушке Михаил Лермонтов не посвятил ни одного стихотворения; да и в пьесах своих был явно не на ее стороне. Он не желает быть судьей любимого человека:

Ужасная судьба отца и сына Жить розно и в разлуке умереть, И жребий чуждого изгнанника иметь На родине с названьем гражданина! Но ты свершил свой подвиг, мой отец, Постигнут ты желанною кончиной; Дай Бог, чтобы, как твой, спокоен был конец Того, кто был всех мук твоих причиной! Но ты простишь мне! Я ль виновен в том, Что люди угасить в душе моей хотели Огонь божественный, от самой колыбели Горевший в ней, оправданный творцом? Однако ж тщетны были их желанья: Мы не нашли вражды один в другом, Хоть оба стали жертвою страданья!

Читатель, обратите внимание, как поэт интуитивно чувствует связь своего поэтического дара с фамилией отца. Борясь с влиянием отца в Лермонтове, боролись и с «огнем божественным, от самой колыбели горевшим…» в его душе. Но тщетны были старания и тех, кто хотел загасить божественный огонь таланта, и тех, кто хотел навсегда поссорить его с отцом. «Мы не нашли вражды один в другом…»

Вторично отец попробовал хотя бы на время увезти к себе сына уже в 16 лет. Но вновь властная бабушка настояла на своем. Как пишет Павел Висковатый:

«Речь зашла о том, где продолжать воспитание Мишеля. Думали везти молодого человека за границу: бабушка мечтала о Франции, а отец о Германии. Чем более приближалось время окончательной перемены судьбы Михаила Юрьевича, тем более обострялось взаимное нерасположение тещи и зятя. В Юрии Петровиче прорывалась накипевшая годами злоба и желание вознаградить себя за долгую разлуку с сыном; в Елизавете Алексеевне проснулся весь страх за потерю самого дорогого в жизни. Вся борьба между ними сосредоточилась теперь на 16-летнем мальчике. К кому он прильнет? Кто одержит верх?… Крепко ухватились обе стороны за ревниво любимого юношу. Добром это не могло кончиться. Кажется, каждый готовился выпустить его только с жизнью, но трагизм положения всею тяжестью давил молодого поэта. Конечно, он давно, как только стал мыслить, — а мысли зашевелились в нем рано, — понял, что между отцом и бабушкой что-то неладно. Он давно это чуял, давно страдал под этим сознанием. Положение высокоодаренного мальчика между аристократической бабушкой и каким-то, редко видаемым, бедно обставленным отцом было тяжелое. Там где-то есть отец, которого появление в доме неприятно бабушке, но который ему мил и дорог, а здесь вокруг сына его — богатая обстановка, и любовь и уход… Но почему же не любят того, кто ему так дорог? Почему он исключен из круга родных, почему он не может пользоваться тем же, чем пользуется сын?… Эта мысль, может быть, еще более привязывала мальчика к отцу. Он его жалел, а кто жалеет любя, тот вдвойне любит… Весь ужас положения ему не представлялся еще. Вероятно, и бабушка, и отец, оба любя его, берегли его. И вдруг все от него скрываемое открылось, страсти разнуздались, пошли взаимные обвинения, уличения и вечная апелляция к его чувству, к любви его, к долгу, к благодарности. Мальчик изведал страшную пытку, — тем более страшную, что все его воспитание, любовь и баловство увеличили и без того в высшей степени сильную впечатлительность… Наконец вопрос для Михаила Юрьевича был поставлен ребром. Бабушка и отец поссорились окончательно. Сын хотел было уехать с отцом, но тут-то и началась самая тонкая интрига приближенных, с одной стороны, бабушки, с другой — отца. Бабушка упрекала внука в неблагодарности, угрожала лишить наследства, описывала отца самыми черными красками и, наконец, сама, под бременем горя, сломилась. Ее слезы и скорбь сделали то, что не могли сделать упреки и угрозы, — они вызвали глубокое сострадание внука. Его стала терзать мысль, что, решившись ехать с отцом, покидая старуху, он отнимает у нее опору последних дней ее. Она дала ему воспитание, ей он обязан уходом в детстве, воспитанием, богатством, всем, кроме жизни, правда, но жизнь-то на что же?… Ему казалось, что в несколько дней он приблизил бабушку к могиле, что он неблагодарен к ней… Свои сомнения он высказывает отцу. Отец же, ослепленный негодованием на тещу за ее непонимание его, за нанесенные оскорбления, да, может быть, и под влиянием интриги, подозревает сына в желании покинуть его, остаться у бабушки. Семейная драма дошла до высшего своего развития. Что тут произошло опять, мы знать не можем, но только отец уехал, а сын по-прежнему оставался у бабушки. Они больше не виделись, — кажется, вскоре Юрий Петрович скончался…»

Михаил Лермонтов перенес в это время страшные внутренние мучения, катастрофа, разыгравшаяся у него на глазах, чуть не довела его до самоубийства. Маленького Мишеля в дни приезда отца в Тарханы по каким-нибудь делам (а на самом деле, ради встречи с сыном) срочно увозили из имения, годами не давая возможности видеться. Обыкновенные барские интриги. Лишь единожды его в 1827 году завезли к отцу по пути из Тархан в Москву, и только в годы учебы в Москве отец получил возможность с ним встречаться. Его биографией никто особо не интересовался, до сих пор неизвестно, где скончался отец в 1831 году: у себя в имении Кропотово или в Москве. Но Павел Висковатый предполагает, и я согласен с ним, что, судя по всему, Михаил Лермонтов был на похоронах своего отца, ибо умер он в Москве, лишь затем перевезен на кладбище в село Шипово, что неподалеку от Кропотова. Процитирую еще раз Висковатого:

«Что сразило его [Юрия Петровича] — болезнь или нравственное страдание? Может быть, то и другое, может быть, только болезнь. Верных данных о смерти Юрия Петровича и о месте его погребения собрать не удалось… Впрочем, рассказывали мне тоже, будто Юрий Петрович скончался в Москве и что его сын был на похоронах. Возможно, что стихотворение „Эпитафия“, находящееся в черновых тетрадях 1830 года, относится к отцу. Из него можно понять, что Михаил Юрьевич был на похоронах или у гроба отца».