Дзержинский. От "Астронома" до "Железного Феликса" - Илья Ратьковский Страница 18

Но не только характер двенадцатилетнего подростка толкал Феликса на разные поступки. Сказывалось унижение и в ситуациях, которые напоминали об «особом» положении поляков и других инородцев в гимназии. Упомянутый уже соученик Дзержинского В. Н. Сперанский вспоминал: «По царским дням ученики всех христианских вероисповеданий обязаны были выстаивать литургию и молебен — младшие четыре класса в домовой гимназической церкви, а старшие четыре — в Николаевском кафедральном соборе (теперь снова превращенном в костел) [176]. Как сейчас помню, что 26 февраля 1891 года в домовой нашей церкви Феликс Дзержинский стоял вплотную впереди меня. Превосходно пел гимназический хор. Наш законоучитель Антоний Павлович Гацкевич, тонкий позер и отличный проповедник, служил театрально-красиво. Дзержинского ничто в русском храме не интересовало.

Он томительно скучал и непрерывно вертелся. Наконец, Феликс сказал мне чрезвычайно нервным шепотом:

— Черт возьми! Мундир режет под мышками, галстук вылезает, ноги одеревенели. Скоро домой пойдем?

— А ты молись Богу о том, чтобы обедня скорее кончилась, — довольно неудачно пошутил я.

— На каком же языке прикажешь, Сперанский, вашему Богу молиться: ведь по польским молитвенникам вы нам запрещаете даже в костелах молиться, — ответил Дзержинский с ехидной усмешкой.

Я не знал о таком запрете, бесконечно оскорбительном для польского национального чувства, был очень сконфужен язвительной репликой Дзержинского и сумел ответить только так:

— Ну, стой смирно и помалкивай, а не то инспектор увидит!

— Буду стоять смирно и помалкивать, — возразил Дзержинский с загоревшимися недобрыми искорками, — буду стоять до поры до времени руки по швам, — повторил он уже угрожающим тоном…» [177].

Не сложились его отношения, по воспоминаниям В. Н. Сперанского, и с некоторыми другими преподавателями, требовавшими слепого подчинения и являвшимися сторонниками муштры и зубрежки. Так, в 1892 г. Дзержинский навлек на себя особую немилость преподавателя военной гимнастики, поручика К. И. Смильгина своим вызывающим антидисциплинарным поведением в строю и «за фронтом» [178]. Дзержинский, передразнивавший его на одном из его занятий и тем самым нарочито сбивавший гимназистов с безукоризненного выполнения команд поручика, был изгнан из гимназического зала. Вскоре он попался на глаза инспектору гимназии Александру Ефимовичу Егорову. После долгой нотации на повышенных тонах со стороны инспектора Дзержинский был наказан трехчасовым сидением под арестом в воскресенье в одном из пустующих классов. Вместе с ним в соседних пустующих классах были заперты другие провинившиеся гимназисты. Оставшись один, Дзержинский в качестве ответной меры подлил чернила в питьевой фильтр, из которого пили преподаватели и гимназисты, тщательно вытерев его затем снаружи. В результате на следующий день система была фактически выведена из строя, при этом никто так и не стал подозревать Дзержинского и только товарищи знали о его проделке [179].

В воспоминаниях 1926 г., написанных спустя несколько дней после смерти Дзержинского, В. Н. Сперанский, нарочито упрощая ситуацию и демонизируя уже гимназического Дзержинского, писал об этом случае иначе. Оставив за скобками многие подробности изгнания из строя Дзержинского, он писал о том, что чернила были вылиты в питьевой фильтр, предназначенный исключительно для младших гимназистов (что не соответствовало истине), с последующим подробным описанием «горького изумления малышей гимназистов». В спешке Сперанский даже позабыл о двух младших братьях-гимназистах Дзержинского, да и сама ситуация в таком виде становилась абсурдной. Подобный пример должен был служить примером уже упомянутого «изначального садизма гимназиста Дзержинского» [180]. В более поздних и более подробных и взвешенных воспоминаниях он уже писал о питьевом фильтре, из которого пили преподаватели, о малышах-гимназистах уже не упоминая.

Читая подобные воспоминания, не следует считать Дзержинского наиболее неконтролируемым гимназистом, каким-то отъявленным смутьяном. Нарушения подобного рода часто фиксировались в первой виленской гимназии, несмотря на всю строгость режима, а может как раз и благодаря этому. К подобным нарушителям дисциплины в гимназии была разработана целая система наказаний, возраставших по мере тяжести проступка.

Меры взыскания, примененные для предупреждения или пресечения проступков со стороны учеников, например, за 1889/90 г. были следующие.

Одиночное сидение в классе; этого рода взыскание применено было по отношению к ученикам младших классов 11 раз. Выговор классного наставника перед классом сделан был 182 ученикам из общего числа 441 учеников младших четырех классов и приготовительного и 36 ученикам из 177 учеников старших классов. Оставление в гимназии на 1 час после уроков с оповещением о том родителей; таких взысканий приходилось на учеников младших классов 1127. Назначение особых занятий на дом в праздничные и воскресные дни, для пополнения упущенного, применено было к 52 ученикам младших классов и к 6 старших. Задержание в гимназии на время до 3-х часов; случаев этого рода взысканий было 145, примененных к ученикам младших классов, и 29 — к ученикам старших классов. Выговор Инспектора перед классом с внесением в штрафной журнал; таких взысканий в течение года было назначено ученикам младших классов 36, а ученикам старших классов — 13. Заключение в карцер на время 1–4 часов — взыскание, наложенное на 100 учеников младших и 27 учеников старших классов. Выговор Директора перед классом, с понижением балла за поведение, подвергались 23 ученика из числа учеников младших классов и 1 — из учеников старших классов. Заключение в карцер на время 4–8 часов применено по отношению к 3 ученикам старших классов. Заключению в карцер на время от 8 часов до 1 суток были подвергнуты 13 учеников младших классов. Выговор от имени педагогического совета был сделан 1 ученику класса. Уроки посещались учениками исправно, и за отчетный год насчитывается всего 44 урока, пропущенных учениками по причинам, которые не были признаны уважительными [181]. Таким образом, проступки Феликса Дзержинского не были чем-то особенным для стен первой виленской гимназии.