Жизнь Марии Медичи - Элен Фисель Страница 18

– Я всегда буду относиться с уважением ко всем, кто любил короля, моего мужа. Она может вернуться ко двору, ей здесь всегда будут рады…

Однако Генриетта де Бальзак д’Антраг, маркиза де Верней во дворце прожила недолго. В один прекрасный день она исчезла из Лувра, перебравшись в свой дом в Вернёйе, где вела угрюмое существование и где, забытая всеми, умерла 9 февраля 1633 года. Ей не было и шестидесяти лет…

Остается отдать должное Франсуа Равальяку, который даже под пыткой не выдал никого из людей, так вероломно использовавших его фанатизм; он унес свою тайну в могилу.

* * *

А может быть, и эту версию поддерживают многие историки, Франсуа Равальяк банально был лишен рассудка. В частности, биограф Генриха IV Андре Кастело пишет:

«Он не был полностью сумасшедшим, скорее он был неуравновешенным. Он достиг физического расстройства, которое часто выражается в патологических галлюцинациях. Когда его спросили, кто он по профессии, он ответил, что "призван усовершенствовать процессы, происходящие при дворе»в4.

В самом деле, Равальяк трижды пытался добиться аудиенции у короля, чтобы объяснить ему: жить и управлять государством нужно совсем не так. Ярый католик, неудачно пытавшийся вступить в орден иезуитов и не скрывавший недовольства той терпимостью, которую проявлял Генрих к своим бывшим единоверцам-гугенотам, Равальяк стремился предостеречь короля от опасного, как ему казалось, курса, но его, естественно, и близко не подпускали ко дворцу. По словам Андре Кастело, «результатом его рефлексии стало решение убить короля, так как ему не удалось поговорить с ним от имени Бога»85. Считая себя посланником Божьим, Равальяк просто перешел ту границу, которая отделяет нормального человека от помешанного.

С другой стороны, тот же Андре Кастело констатирует:

«Нужно признать, что кинжал Равальяка способствовал реализации всех чаяний возможных заговорщиков: армия была распущена, договор с герцогом Савойским расторгнут, де Сюлли снят с должности. Победила про-испанская партия, королева стала регентшей, д’Эпернон и Кончини на какое-то время стали хозяевами в королевстве. […] Франция оказалась вывернута наизнанку, как перчатка»86.

В любом случае (и в этом следует отдавать себе отчет), несчастный Равальяк, может, и считавший себя благородным орудием Провидения, на самом деле был лишь жалкой игрушкой в руках гнусных махинаторов. Это тем более верно, что никто еще не отменял и такой прописной истины, что людьми легче управлять, воздействуя на их пороки и слабости, чем взывая к их добродетели.

Все сошлись в том, что регентство королевы – самое верное средство спасения будущего короля и королевства87.

После убийства Генриха IV на престол под именем Людовик XIII вступил его старший сын Луи. Однако мальчику едва исполнилось девять, а посему фактической правительницей должна была стать его мать, Мария Медичи.

По французским законам одной коронации, которой так добивалась Мария, для оформления регентства было недостаточно – требовалось соответствующее решение парламента (не представительного органа, а судебной палаты, надзирающей за соблюдением законодательства), но тридцатипятилетнюю вдову это не беспокоило, поскольку в парламенте огромным влиянием пользовался ее сторонник, пятидесятишестилетний герцог д’Эпернон. Полное имя этого человека – Жан-Луи де Ногаре, сеньор де Ла Валетт и де Шомон герцог д’Эпернон.

Как бы там ни было, в день, когда проходило специальное заседание, посвященное «ее вопросу», Мария с самого утра не находила себе места. Наконец, ближе к обеду, герцог появился во дворце. По его довольному лицу она поняла, что все прошло именно так, как ей и хотелось. Герцог зачитал следующий документ:

«В связи с тем, что король умер в результате жестокого и бесчеловечного покушения на свою священную персону стало необходимым для государства, чтобы управление в нем осуществлялось королевой, его вдовой, вплоть до достижения совершеннолетия ее сына, наследника королевства. […] Мать нового короля провозглашается регентшей Франции, и она будет руководить всеми делами королевства вплоть до вхождения ее сына-короля в соответствующий возраст, имея для этого все прерогативы, всю полноту власти и ответственности»88.

Темпераментная флорентийка готова была расцеловать д’Эпернона, но вовремя сдержала свой порыв – придворные могли растолковать его неправильно. Единственное, что она позволила себе, – счастливую улыбку. Теперь ее могущество было официально подтверждено и закреплено законодательно. Она достигла вершины власти, и перед ней открывались огромные возможности. Отныне она единоличная правительница Франции, и так будет, пока ее сын не достигнет совершеннолетия!

Как ни странно, перспектива управления такой огромной страной не пугала самоуверенную женщину. Ее покойный муж иногда посвящал ее в свои (читай – государственные) дела, и она не раз присутствовала на заседаниях Государственного совета. Положа руку на сердце, она мало что понимала из того, что там говорилось, но сочла, что быстро приобретет нужный опыт. Правда, мысль о том, что опыт обычно приобретается ценой ошибок, а в управлении государством ошибки порой оплачиваются кровью, ей не приходила в голову.

Французский драматург Пьер Декурсель, родившийся через два с половиной века после описываемых событий, говорил, что власть – это плащ, который всегда слишком широк на чужих плечах и слишком тесен на своих собственных. Более того, власть – это большая обуза, и нет ничего опаснее власти в неумелых руках.

Очень скоро Мария осознает это, а пока… А пока она вдруг обнаружила, что Францией правит не только она. А вернее – совсем не она. С одной стороны, существовал специально учрежденный Регентский совет, состоявший из герцогов д’Эпернона, де Гиза и де Майенна, а эти люди не спешили отдать ей в руки бразды правления. С другой, она по-прежнему испытывала сильнейшее давление со стороны алчной пары – Кончино Кончини и его жены Леоноры Галигаи.

После смерти Генриха IV Кончино Кончини сумел выманить у Марии баснословную сумму – восемь миллионов экю (эти деньги годами собирал в казну герцог де Сюлли, в правление Генриха занимавший пост сюринтенданта – министра финансов). Кончини немедленно купил себе Анкрский маркизат в Пикардии. Затем, став маркизом д’Анкром, он добился назначения суперинтендантом (управляющим) королевского дома, губернатором нескольких городов и, наконец, получил звание маршала Франции, хотя в своей жизни и шпаги-то в руках не держал!

Осознав свое «величие», фаворит, тем не менее, стал бояться за свою жизнь: теперь он никогда не выходил из дворца один – повсюду его сопровождала свита из обедневших дворян, которым он платил жалованье в размере тысячи ливров89 в год; своих телохранителей он презрительно называл «продажными олухами».