Царь - Валерий Есенков Страница 18

Точно теми же словами передаёт это место из прелестной грамоты и Мстиславский, пока что ни в чём не замешанный, и Воротынский, только что отбывший свою сытную опалу в монастыре:

«Прислал еси до нас бывшего нашего хлопца коморного, а своего верного слугу Ивашка Перова сына Козлова, з листом своим, а в нём к нам писал еси, штож тебе тот наш хлопец поведал, какова нужа над нами князи и надо всем народом христьянским, так и людми великими, ако и над меншими станы деетца за панованье брата вашего, государя нашего…»

Таким образом, польская сторона, осведомлённая о положении дел из первых рук, от беглого Ивашки Козлова, решается говорить лишь о “нуже”, о принуждении со стороны своего брата московского царя и великого князя, которое одинаково нестерпимо как для московских князей и бояр, так и для польских вельмож, согласных служить своему королю только в том случае, если им выгодно или вдруг захотелось служить, и не согласных служить своему королю, если не выгодно или вдруг не захотелось служить, что медленно, но верно подтачивает могущество и самую независимость Польши, правда, конечный итог этого внутреннего разложения государства и государственности ещё впереди. Единственно в послании к конюшему Фёдорову польский король и литовский великий князь решается обратиться иначе, заговаривает о возможном кровопролитии и свершившимся принуждении служить не где хочется по чести и положению рода, а где царь и великий князь повелел, да и эти, более резкие выражения осторожный потомок герцогов Сфорца поручает Ходкевичу, которому конюший Фёдоров отвечает, видимо, лично, без участия Иоанна, поскольку всё ещё находится в Полоцке, вдали от него:

«А штож писал еси в листу своём, штож государь мой хотел надо мною кровопроливство вчинити, и тое, брат наш, берёшь перед себя небылыя слова Але зрадные, а не есть того коли бывало, а ни быть может, што царьскому величеству без вины кого карать. Также и того не бывало, што Литве Москва судити; полно, пане, вам и ваше местьцо справовати, але не Московское царство. А штож в твоём листу писано, што потреба жалованью, Как бы годно самому подданному; и якая ж то прямая служба, еже не мает воли государя своего над собою, но свою волю мает? И то есть не прямая служба, но зрадная, тоя ж от тебе зазле имею, як же в таковых сединах неразумьем писал ты. А что в твоём листу писано, штож государь мой волокитами меня трудит; ино государь мой; а где есть годно его царскому величеству наша послуга, тут его царское величество на потребы свои посылает, также и наше прироженство царскому величеству с радостию заслуговати, а не в трудность то себе ставить…»

Постаравшись побольней уязвить самолюбие этими рассуждениями о пренеприятных “нужах” и “волокитах”, которыми московский злодей трудит своих замордованных подданных, без расчёта мест отправляя их на потребы свои, потомок герцогов Сфорца надеется на этот раз, не без основания, склонить униженных, оскорблённых князей и бояр не только к измене, к переселению в Литву со всеми своими вооружёнными слугами, но и к вооружённому мятежу. По его высокоумным предположениям, мятеж должен возглавить Михаил Воротынский, действительно хлебнувший опалы, в отличие от Бельского, дважды прощённого Иоанном, Мстиславского, до сей поры сидевшего безвинно и тихо, и конюшего Фёдорова, отправленного в Полоцк на службу. По этой причине именно в послании Воротынскому он с достаточной обстоятельностью излагает свой план мятежа и план военной помощи мятежникам со своей стороны, чтобы общими усилиями свалить неугодного Иоанна, а Московское царство по-братски поделить между собой на уделы и вотчины, то есть кто сколько успеет схватить. Михаил Воротынский пересказывает этот план в ответном послании:

«Вы обещаете нам, если мы станем вашими подданными, предоставить нам всё то, что мы теперь имеем, и всё, что удастся с Божьей помощью и благодаря нашей службе отвоевать из числа наших утраченных наследственных владений; Вы хотите дать нам в наследственное владение ещё несколько замков, соседних с нашим уделом, и не замедлите прислать нам военных людей на помощь; нас же самих вы хотите держать на тех же правах, как одного из ваших подручных удельных князей — как князя Прусского или князя Ледницкого, или князя Мишенского, или как в Литве князя Слуцкого и князя Курляндского, во всём нас держать наравне с ними и при этом повышать, а не понижать нас в достоинстве, как подобает нашему великому роду и как всегда велось и ныне ведётся в у христианских государей, — вы считаете себя обязанными не уменьшать, а умножать благодеяния христианам и ни у кого из них ничего не отнимать, в особенности если они происходят из княжеского рода, возвышенного самим Богом. Ради меня вы обещаете оказать государскую милость и тем, которых я признаю годными для вашей службы, и предлагаете им ехать к вам на службу…»

Надо признать, что подлость задумана очень неглупо. Достаточно отъезда четырёх самых крупных удельных князей со своими вооружёнными слугами, число назвать трудно, приблизительно тысячи две или три, притом в тот момент, когда земским собором приговорена война до победного конца, чтобы Иоанн потерпел поражение в этой войне, поскольку у него и без того недостаточно войск для успешной защиты всех рубежей. Вполне довольно хотя бы намёка на такого рода предательство, чтобы любому правителю прийти в ярость и без суда и следствия казнить виновных хотя бы в одном умышлении на измену во время войны, а тут ещё предполагается открытый мятеж и объединение в ходе мятежа этих двух или трёх тысяч вооружённых слуг с полками противника. Да в этих критических обстоятельствах кровь должна пролиться рекой, ели поверить лишь половине тех чудовищных преступлений, в каких обвиняют Иоанна неугомонный князь Курбский и орава продажных писак. Однако княжеской крови не проливается ни одной капли. Вопреки усердно творимой легенде, будто Иоанн обезумевший тиран и палач, вспыльчив чрезмерно, вечно пьян, не владеет собой и в безрассудстве гнева склонен к зверскому живодёрству, вроде того, что во время обеда, так сказать на десерт, режет своих сотрапезников, Иоанн проводит расследование, вероятно, лично опрашивает каждого из тех, кому адресованы обличающие их, крамольные грамоты, Бельский и прежде активно ссылался с Литвой, дважды пытался отъехать и был дважды прощён, Воротынский отбыл опалу приблизительно за те же проделки, Фёдоров только что пытался объединить недовольных “нужами” и “волокитами”, обменами вотчин и назначением на службу без мест и потребовал “ни у кого ничего не отнимать”, как выражается достаточно осведомлённый польский король и литовский великий князь, по перехваченным грамотам нетрудно установить, что все четверо безусловно повинны в новых тайных сношениях с вражеской стороной во время войны, и если ещё можно предположить, что Ивашка Козлов направлялся к Воротынскому наудачу, единственно в расчёте на его оскорблённое самолюбие, то ни под каким видом поверить нельзя, будто лазутчик вражеской стороны случайно и наудачу пробрался именно в Полоцк, случайно и наудачу обратился именно к конюшему Фёдорову, случайно и наудачу попросил одного из самых влиятельных людей Московского царства помочь ему тайно проникнуть к Бельскому, Мстиславскому и Воротынскому. Больше того, при Ивашке Козлове обнаруживают ещё один документ, который показывает со всей очевидностью, что задолго, заблаговременно обговаривались многие подробности предстоящего мятежа. Это красноречивое послание потомка герцогов Сфорца к английским купцам, торгующим в пределах Московского царства, главным образом через Великий Новгород и русскую Нарву. Видите ли, он просит английских торговых людей, из солидарности европейской против Русской земли, оказать мятежу посильную помощь:

Конец ознакомительного фрагмента