Дамы и господа - Людмила Третьякова Страница 19

…Экипаж Авроры Карловны продвигался навстречу этому медленному исходу обреченных. По обочинам дороги сидели женщины с безумными глазами, крепко прижимая к себе мертвых детей, лежали трупы замерзших людей. Ледя­ной ветер заносил их снегом, словно одевая в саван и желая спрятать весь этот ужас от взглядов тех, кто еще был жив.

Добравшись до своего имения, она увидела огромную толпу людей, пытавшихся укрыться от холода.

Десять градусов мороза — летом! — можно было пе­режить, если бы люди так не ослабели от голода.

Не решавшиеся самостоятельно распорядиться барским добром, управители Трескенде получили от Авроры приказ открыть все закрома, амбары, подвалы, хозяйственные постройки, кормить людей и давать им ночлег. Те, кому не хватало места, размещались вокруг день и ночь пылавших костров. Вся многочисленная прислуга имения, вплоть до последней горничной, была мобилизована помогать людям с полным соблюдением справедливости. Особое внимание проявлялось к старикам и детям. Им отдавали весь имев­шийся запас лекарств и теплую одежду.

Можно только поражаться душевной стойкости Авроры Карловны, сознательно ввергнувшей себя в пучину людского горя. В обстановке всеобщей паники и безнадежности она составила четкий план действии, которого придерживалась, не давая увлечь себя эмоциям. Ей претила роль романтиче­ской героини-патриотки, приехавшей в Финляндию, чтобы «умереть со своим народом». Напротив, она явилась сюда вестницей надежды и жизни, готовой отстаивать и то и другое до конца.

Природа наделила ее недюжинными организаторскими способностями, умением предвидеть развитие ситуации и направлять его по нужному руслу. В обстановке, когда надо было действовать незамедлительно, поскольку люди умира­ли каждый день, Авроре удалось быстро, что удивительно при неизбывной чиновничьей волоките, закупить продоволь­ствие в Петербурге. Один за другим в Финляндию пошли обозы с провиантом.

Труднее всего было наладить четкое и справедливое его распределение среди населения. Во все эти вопросы Аврора вникала сама, просматривала списки, требовала отчета от тех людей, кому поручалось обеспечение населенного пункта или стихийно возникшего лагеря беженцев. Эта «горестная канцелярия» требовала огромных сил, неусыпного внима­ния и времени. Аврора, почти не смыкавшая глаз круглые сутки, благодарила небо, даровавшее ей крепкое здоровье и психологическую выносливость.

По ночам, когда усталость притупляла людские горести и даже вселяла надежду на завтрашний день, Аврора принима­лась за письма. Эта корреспонденция с описанием истинного размаха бедствия отправлялась не только императору, но и в правительственные учреждения с призывом действовать, действовать, действовать… Кроме продовольствия нужны лекарства и врачи — обессиленных людей косила эпидемия.

Хозяйка Трескенде тормошила благотворительные органи­зации, обращалась к церкви, к состоятельным людям. По ее распоряжению петербургская контора Демидовых выделила огромную сумму для помощи крестьянам, разоренным сти­хией, и тем, кто, из-за голода покинув родные края, решил обосноваться в другом месте.

…Однажды она услышала, что недалеко от имения есть сторожка, в которой уже несколько дней лежат без помощи обессилевшие мать с ребенком — все отказывались нести им пищу и лекарства, боясь заразиться.

Не желая никого принуждать, Аврора решилась идти одна, хотя двадцать один год назад их семью постигла трагедия, которую трудно было забыть. Родная сестра Ав­роры, Эмилия Мусина-Пушкина, узнав об эпидемии тифа в их деревне, вместе с двумя врачами поехала ухаживать за больными. Благодаря ее усилиям с эпидемией удалось спра­виться, а сама она, заразившись тифом, умерла — сгорела в четыре дня.

Аврора ловила себя на мысли, что поступок сестры ка­зался ей примером для подражания: «Иди и спасай».

Через несколько дней после того, как она отнесла боль­ным все необходимое, устыдив своим поступком малодуш­ных, Аврора почувствовала страшный жар. Сомнений не было. Это оспа.

Болезнь протекала в очень тяжелой форме. Все лицо и тело Авроры было покрыто нарывами, которые зудели так, что хотелось содрать с себя кожу. И тогда она приказала связать себе руки, чтобы невозможно было расчесывать мокнувшие, саднящие язвы.

Когда много позднее Аврора рассказывала об этой истории, ей отказывались верить: оспа оставляет следы на всю жизнь, однако на ее лице кожа была идеальной, без единого изъяна.

* * *

А в Сан-Донато ведать не ведали обо всех этих бедах. Оттуда шли подробные письма Павла с обязательной припиской Мари. У молодых все обстояло благополучно, и Аврора каждый день благодарила Бога за его милость.

…Человек устроен так, что в моменты жестоких испыта­ний, когда, кажется, уже не осталось сил и нервы напряжены до предела, из недр памяти вдруг поднимаются картины прошлого, проливающие бальзам на израненную душу. Авроре вспомнилось Сан-Донато времен собственного свадебного путешествия, где ровно тридцать лет назад они с отцом Павла провели почти полгода. Именно там Аврора поняла, что станет матерью. Правда, муж увез ее незадолго до родов. Их сын появился на свет в Веймаре, но она всегда считала своего мальчика дитем Италии, выношенным ею в тепле Сан-Донато, среди его красот.

И вот теперь Павел с молодой женой начал свою супружескую жизнь в том же райском уголке. В этом Авроре виделось особое, доброе предзнаменование. Будь благословенно Сан-Донато, приютившее молодое счастье ее сына!..

«В начале прошлого века русский богач, избалованный, скучающий, везде преследуемый тяжким недугом бессон­ницы, путешествовал по Италии и на время поселился во Флоренции… Раз ночью, томимый нервной тоскою, он катался по окрестностям города и заехал с шумной дороги в тихий, уединенный монастырь. Это было аббатство Сан-Донато, таившееся под тенью вековых кипарисов. Вокруг него поля долины Арно, а на горизонте Апеннины, покрытые у подножий своих виллами и старинными замками».

«Русским богачом» неизвестный автор, оставивший на французском языке заметки о Сан-Донато, называл Николая Никитича Демидова. Он приходился дедом сыну Авроры, Павлу Павловичу.

С этого дедушки и началась эпоха Демидовых во Фло­ренции. Здесь, как говорили, пустила корни «флорентийская ветвь знаменитого и разветвленного уральского семейства».

Стоял 1818 год. У «русского богача» было в Сибири восемь заводов и двенадцать тысяч душ крепостных, ис­правно работавших на него и приносивших колоссальные доходы. Тем не менее, сорокапятилетний «князь Николо», как прозвали горожане нового обитателя Флоренции, приехал сюда из Парижа не от хорошей жизни. Он чувс­твовал себя крайне и несправедливо обойденным судьбою: семейная жизнь его не задалась. И в том Николай Никитич всецело винил свою супругу Елизавету Александровну, урожденную Строганову. Женщина красивая, веселая, не­сколько экзальтированная, она считала Николая Никитича человеком тяжелого и скучного нрава.

Супруги были вовсе не дурные люди. Просто разные. Время от времени терпение изменяло жене — и Демидовы разъезжались. Потом снова пробовали наладить жизнь, в последний раз. Итогом такого примирения стало появление на свет сына Анатолия через четырнадцать лет после рож­дения первенца Павла — отца нашего Павла Павловича.