В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941-1945 - Сергей Михеенков Страница 19

Англичанам мы стирали белье, чинили обувь, шили тапочки. Так что не за здорово живешь получали от них гороховый суп.

Немцы в лагере были разные. Были просто звери. Особенно бывшие фронтовики из СС. Бьет, сволочь, всем, что под руку попадется. До смерти забивали. А другой, смотришь, посылку из дому получит, позовет, оглянется и что-нибудь съестное даст. Угостит, скажет: мол, из дому получил гостинцы. Начнет о детях рассказывать, о своей фрау… Добрые люди и среди немцев были. Вытащит, бывало, фотокарточки, покажет свою семью.

Вскоре нас перевели в Грудзендз, на Вислу. Разгружали мы там товарные вагоны с углем. Тут у нас с кормежкой стало похуже. А работы — побольше. Но мы уже жить в плену научились. Шили тапочки. Шили и продавали. Охранникам или гражданским. А на эти деньги приобретали продукты.

Однажды в Грудзендзе была облава. Что-то искали. Налетели автоматчики с собаками. Выхватили из колонны двоих наших. Они несли в барак несколько брикетов с углем. Уголь мы таскали, чтобы разжечь огонь, погреться и сварить что-нибудь. Так этих ребят, которых прихватили с брикетами, избили так, что мы их несли до барака. Они их били, а мы стояли и смотрели. Не заступишься ж.

Работали и на продуктовых складах. На одном складе была мука. Туда посылали тоже часто. Начальник склада, поляк, разрешал набирать с собой мучицы. У всех у нас под одеждой были привязаны небольшие сумочки, сшитые специально для этого дела.

Фронт приближался. Шел уже сорок четвертый год. От Вислы наш лагерь погнали на запад.

Шли пешком. В дороге нас не кормили. И вот идем полем. А у дороги — бурты свеклы. Смотришь, колонна зашевелилась, и человек тридцать-сорок срываются и бегут к этому бурту. Немцы сразу начинают стрелять из винтовок. Как правило, никаких предупредительных — открывали огонь в бегущую толпу, на поражение. А мы, когда бежали к бурту и обратно, рассчитывали на то, что всех конечно же не перебьют. Уцелевшие в колонну приносили свеклу. Смотришь, вернулся цел, и 3–4 свеклицы в руках держит. А возле бурта 3–4 человека лежат…

У всех ножички: «Дай отрезать, пожевать». Начинается дележка. Потом — самое страшное, понос открылся. Присядет пленный у дороги, а охранник уже стоит ждет. Колонна уходит. Охранник стволом винтовки толкает: долго, мол, сидишь, давай скорее… Еще минуту-другую подождет и, если не встал, прикладывается и из винтовки в упор…

Наша колонна по той дороге, видать, не первой прошла: и везде по обочинам лежали убитые наши военнопленные.

Однажды на ночлег остановились у бауэра. Вечер опускался холодный, моросил дождь, и хозяин пустил нас в сарай. А в сарае были сложены снопы пшеницы. Как только нас закрыли, ребята эти снопы в руки — и пошла молотьба! — Наелись пшеницы и кое-что в сумочки насыпали, в дорогу.

Последним этапом моих мытарств и скитаний между жизнью и смертью в немецком плену стал аэродром Эльгебек. И раз ночью на аэродром налетели английские бомбардировщики. Повесили на парашютах осветительные ракеты и пошли сыпать бомбы. Основной удар пришелся на наши бараки. Видимо, англичане думали, что здесь расквартирован летный состав. Погиб и наш охранник, австриец Ешка. Хороший был человек. Много для нас добра сделал.

Меня волной отбросило и ударило о стену. Я потерял сознание.

Первая бомба попала в барак, где был Вася Жижин. Хорошо, что наши бараки по всему периметру были обложены огромными валунами. Валуны гасили ударную волну, задерживали осколки.

За одним из таких валунов лежал и я. Когда пришел в себя, услышал крики и стоны. Кричал один наш товарищ, мордвин. Его завалило кирпичами рухнувшей печи. Я хотел было подняться, помочь ему, но тут меня ударило по спине балкой. У меня сразу отнялись ноги. Вася Жижин отыскал меня и вытащил из барака на улицу, положил под куст сирени.

Самолеты еще не улетели, а военнопленные уже побежали на кухню, поискать что-нибудь поесть. Кухню тоже разбомбило. Голод пострашнее бомбежки.

Несколько дней у меня изо рта шла кровь. Мучила сильная жажда. Что-то внутри повредилось от удара.

Немцы своих раненых стали увозить в госпиталь в крытых фургонах. Последняя машина осталась пустой. И в нее погрузили несколько человек раненых из числа военнопленных. В эту группу попал и я. Хотя было страшно: брали самых тяжелых, и мы боялись, что возиться с нами не станут, довезут до первого глубокого оврага и вывалят туда…

Но привезли в госпиталь. Смотрю, ходит медсестра. Немка. Совсем молоденькая. Я ей: «Медхен, ихь виль тринкен. Битте, медхен!» Она внимательно посмотрела на меня, ушла. И смотрю, несет стакан воды. Вот тебе и медхен… Пожалела доходягу русского… Да, брат ты мой, не все немцы звери были.

Нас перевели в интернациональный лазарет для военнопленных. Медработников в том лазарете почти не оказалось. Сами ухаживали друг за другом. Среди нас были русские, французы, поляки, югославы. Кормили нас баландой и давали по тонюсенькой пайке хлеба. Хлеб был не настоящий, выпечен с добавлением опилок. Когда, помню, ешь, на зубах их чувствуешь.

Вот так Бог меня и тут сохранил. В который раз за эти жуткие годы. Через много лет Вася Жижин мне рассказал вот какую историю…

Из Эльгебека нас, тяжелораненых, вывезли на машине. Остальных, кто мог передвигаться самостоятельно, построили и сказали: «Вы идете в лазарет. Шагом марш!» Повели. Довели до ближайшего оврага. «Стой!» Выстроили вдоль оврага и постреляли. Их там было 120 человек.

Вот тебе и судьба… А меня в это время немка водой поила…

Тем временем американцы и англичане стали нажимать с запада. И однажды мы узнали: немцы оставили Гамбург. А от Гамбурга до нас — 90 километров! И мы уже знали, что дня через два союзники будут здесь.

И правда, вскоре немцы побежали. Уходили они поспешно, к датской границе. Госпиталь охранял один немецкий солдат. Когда пришли англичане, он куда-то исчез.

К тому времени я уже поднялся на ноги. Мне ребята нашли подходящую палку, и я опирался на нее, как на костыль. Мы вышли посмотреть на англичан, какие они, наши освободители. Английские солдаты и офицеры ехали на машинах. Радостные, возбужденные. Многие одеты в шорты.

К нам пришел английский офицер. С ним кто-то из Красного Креста. И нам всем сразу раздали продуктовые посылки. Вначале — по одной коробке на двоих. А потом — каждому по коробке. Некоторые сразу навалились на еду, и несколько человек умерло. Я открыл пачку печенья, съел несколько штук и больше не стал.

Через несколько дней объявили: всем русским собраться в школе. Неподалеку стояло четырехэтажное здание школы. Нас готовили к отправке в советскую оккупационную зону. Тут же через переводчика всем объявили: «Кто не желает переправляться в советскую оккупационную зону, может об этом заявить. Мы вам поможем».

В советский сектор перевозили на грузовиках. Нас встретили военные в офицерской форме. Определили в барак. Происходило это в городке Штейнберге. Так мы попали в фильтрационный лагерь. Спали на нарах. Нары такие же, как и в немецком лагере. Кормили хорошо, выдавали полный солдатский паек. И вот, по очереди, начали вызывать в специальное помещение. Спрашивали: где воевал? Когда и при каких обстоятельствах попал в плен? Я все хорошо помнил и назвал номер своей дивизии, полка, фамилии командиров, даты боев и пленения. Ко мне особых вопросов и не было. Но вызывали несколько раз и спрашивали одно и то же. Каждый раз я вспоминал какие-нибудь новые подробности, но вскоре понял, что подробности их не интересовали. Все запишут, я распишусь, и все: «Идите».