Атака мертвецов - Андрей Расторгуев Страница 19

На что Палеолог заметил:

– Сначала мы будем победителями… А там увидим.

N в отличие от этого революционера был выходцем из иной, аристократической касты и, соответственно, слеплен из абсолютно другого теста. Не всегда и не обо всем он откровенничал. Однако теперь имел особо вескую причину говорить с Морисом вполне искренно.

Они здороваются.

Возникший рядом, как по волшебству, официант быстро уточняет заказ и уносится прочь. Завязывается неторопливый разговор.

После восхваления великолепного патриотизма, воодушевляющего Францию на бессмертные подвиги, в процессе которого им сервировали стол, N с грустью произносит:

– Я пришел позаимствовать у вас немного бодрости, ваше превосходительство, так как, не скрою, отовсюду слышу одни лишь мрачные предсказания.

– Что тут поделаешь, mon ami [32]. Люди постоянно гадают, не зная или не учитывая многих факторов. Пусть бы дождались, по крайней мере, итогов сражения, которое начинается на Марне… И, даже если оно не будет удачным для нас, дело еще вовсе не станет безнадежным. Германии не совладать с объединенной мощью трех великих держав. Ей банально не хватит ресурсов – ни экономических, ни людских. Поэтому даже не сомневайтесь, окончательная победа непременно будет за нами, если нам достанет хладнокровия и упорства.

– Это правда, – с жаром отвечает N. – Это правда! И мне, уж поверьте, очень приятно слышать подобное от вас. Но есть один элемент, который вы не принимаете во внимание. А он, между тем, играет большую роль в разливающемся повсюду пессимизме… В особенности в высших сферах.

– Ах, вот как? Особенно в высших сферах, вы говорите?

– Да, да, именно так. В высших слоях Двора и общества. Среди людей, которые обычно близки к монархам и которые беспокоятся больше всего.

– Отчего же?

– Оттого, – подается вперед собеседник. – Оттого, что в этих кругах уже давно обращают внимание на неудачи императора. Знают, что ему не удается ничего, что бы он ни предпринял. Что судьба всегда против него, наконец. Он явно обречен на катастрофы. К тому же кажется, что линии его руки ужасны.

– Как… – Морис даже выпустил вилку с наколотым кусочком бифштекса, в недоумении разжав пальцы. – Как такие пустяки могут производить впечатление на здравомыслящих людей?

– Чего же вы хотите, monsieur ambassadeur [33]. Мы – русские и, следовательно, суеверны. Но разве не очевидно, что императору предопределены несчастья?

Понизив голос, как если бы он сообщал страшную тайну, и устремив на Мориса пронзительный взгляд своих желтых глаз, которые по временам вспыхивают каким-то мрачным потусторонним огнем, он пускается в перечисления невероятных происшествий, разочарований, превратностей судьбы, несчастий, которые на протяжении вот уже девятнадцати лет отмечают царствование Николая II…

По мнению N, все началось на Ходынском поле во время торжественной коронации, где в суматохе были задавлены две тысячи зевак. Через несколько недель император отправился в Киев. Там на его глазах в Днепре затонул пароход с тремя сотнями человек на борту. Еще несколько недель спустя в поезде в присутствии царя внезапно умер его любимый министр, князь Лобанов. Живя под постоянной угрозой анархистских бомб, Государь страстно желал наследника. Однако рождались только девочки – четыре подряд. Когда же Господь, наконец, даровал ему сына, дитя оказалось носителем неизлечимой болезни. Не будучи любителем роскоши и светских развлечений, царь предпочитал отдыхать от власти в окружении спокойных семейных радостей. А жена у него, между тем, несчастная нервнобольная женщина, постоянно поддерживающая вокруг себя волнение и беспокойство.

– Но и это далеко не все, – взмахнул N зажатой в руке ножкой цыпленка. – После мечтаний о воцарении мира на земле и ряда интриг своего Двора император был втянут в заведомо проигрышную войну на Дальнем Востоке. Армии в Маньчжурии гибли одна за другой, флот уходил ко дну в морях Китая. А дальше Россию обуяла революционная вакханалия. Бесконечные погромы и жестокая резня в Москве и Петербурге, на Кавказе, в Одессе, Варшаве, Киеве, Вологде, Кронштадте… Трагическая смерть Великого князя Сергея Александровича открыла эру политических убийств. И едва утихли волнения, как Столыпин, показавший себя спасителем России, однажды вечером в киевском театре пал перед императорской ложей, сраженный пулей из револьвера тайного полицейского агента…

Выслушивая все это, Морис вдруг вспомнил разговор с Сазоновым примерно двухнедельной давности, когда министр приехал к нему завтракать. Они беседовали о том, чего можно достичь мирным путем, не прибегая к войне, а чего добиться лишь силой оружия. Затем сравнивали потенциал воюющих сторон: людские резервы, финансовые, промышленные и земледельческие ресурсы. Обсуждали благоприятные условия, которые дают им внутренние разногласия Австрии с Венгрией.

После завтрака сели в экипаж Мориса и поехали на Крестовский остров. А там – неторопливая пешая прогулка под прекрасной сенью деревьев, тянувшихся до самого устья Невы, игриво сверкавшей в отдалении, и легкий, непринужденный разговор.

Неожиданно речь зашла об императоре. Палеолог не преминул им восхититься:

– Какое прекрасное впечатление я вынес о нем на этих днях в Москве. Он дышал решимостью, уверенностью и силой.

– У меня сложилось такое же впечатление, – согласился Сазонов. – И я извлек из него хорошее предзнаменование… Предзнаменование необходимое, потому что…

Он внезапно запнулся, словно не решаясь закончить свою мысль.

– Продолжайте же, Сергей Дмитриевич, прошу вас, – с легким нажимом принялся уговаривать Морис. – Как говорят в России, сказал «А», говори и «Б».

Тогда, взяв посла за руку, Сазонов доверительным тоном произнес:

– Не забывайте, что основная черта характера Государя есть мистическая покорность судьбе.

И принялся передавать рассказ, который слышал от Столыпина, своего beau-frèr’a [34].

Случилось это в 1909 году. Россия только-только начинала забывать кошмар японской войны и последовавших за ней мятежей. Столыпин докладывал Государю очередные предложения по мерам, касающимся внутренней политики. Задумчиво выслушав его, Николай скептически, даже скорее безучастно махнул рукой, словно показав: «Это или что-нибудь другое, не все ли равно»… Наконец, обронил печально:

– Мне не удается ничего из того, что я предпринимаю, Петр Аркадьевич. Мне не везет… К тому же человеческая воля так бессильна…

Столыпин, человек мужественный и решительный по натуре, попытался энергично протестовать, но царь перебил, спросив:

– Вы читали «Жития святых»?