Мастер-класс. Записки концертмейстера балета - Лада Исупова Страница 19

И опять в час «икс» меня встретила девочка, но сообщила, что класс начнется позже, потому что автобус с танцорами заблудился (представила себе огромный двухэтажный автобус, сиротливо петляющий в темноте по заснеженным горам). Пошла, приготовила местечко, посидела, потом послонялась-поискала кого-нибудь поболтать, но все вымерло – вечер пятницы, пустой темный колледж.

Прибежала девочка, сказала, что связи с автобусом нет, но мы ждем. Хорошо, ждем. Она убежала, я осталась в пустом зале. За окнами гробовая тишина, черное небо и лениво падающие хлопья снега.

Минут через сорок в холле появились первые признаки жизни – приехал «министр-администратор» компании: он добирался на своей машине и первый нашел дорогу. Сразу захлопали двери, начались звонки и шумные переговоры. Вдоволь наговорившись, он обратился ко мне, бойко извинился и сказал, чтобы я не переживала (а я и не переживала), они заплатят за часы ожидания, и я могу уйти ровно в то время, которое обозначено в контракте.

– Вам даже повезло: просто посидите рядом с роялем, а заплатят как будто играли, мне бы так!

– Ну нет, я не согласна. Пойдемте, я буду играть, а вы будете танцевать.

– В каком смысле? – Он сделал шаг назад. – Я не танцую.

– Я научу, пойдемте, – и потянулась к его рукаву, делая вид, что хочу потащить его за собой. Он торопливо отошел на безопасное расстояние и встревоженно, но внятно, как для душевнобольной, повторил, что танцевать не умеет и не будет. К общей радости, в окне показался автобус, все переключились на него, а я вернулась в зал. Через некоторое время стали подтягиваться танцоры и, наконец, появился педагог со свитой.

Он оказался немолод, маленького роста, жгучий брюнет с белозубым оскалом, приземист, широкоплеч, немногоног, обувь на высоченной платформе (мысленно попыталась представить – кого же он танцевал? Понятно, что не принц, но кто? Подставляла его то Ротбартом, то пятым другом Ромео, не, никак, только в «Половецкие пляски» он у меня вписывался, с ножом в зубах и серьгой в ухе, поэтому мысленно определила его в народно-ха-рактерные, на том и порешила). Он с ходу представился, назвав меня по имени, немного погарцевал и удалился переодеваться.

Прибывающие танцоры медленно растягивались на полу, как после долгого сна. Накануне их приезда я зашла на сайт посмотреть, кто нынче у них в составе, кто новенький-старенький, оказалось, появилась одна девушка из Одессы. Я поискала ее взглядом: в жизни она оказалась еще лучше, чем на фотографии, – хорошенькая, как куколка с золотыми волосами.

Подошел ассистент, еще раз извинился за опоздание и попросил, пока все готовятся-растягиваются, поиграть им минут десять попурри из рождественских песен. Я ойкнула: не далее чем вчера моя педагогиня чуть в обморок не упала, когда на уроке я заиграла рождественскую песню «Тихая ночь». Вся покрывшись красными пятнами, прошептала, чтобы я больше никогда, никогда не делала подобных вещей.

– Почему? – изумилась я.

– Потому что люди других вероисповеданий могут оскорбиться.

– Почему?! Я могу для равновесия в Рамадан поиграть татарские песни, а в Йом Кипур – еврейские! – Тут же представила себе па де баск под «Семь сорок», и улыбка невольно поплыла до ушей, но шефиня оборвала:

– Нельзя! Никогда не делай этого.

– Как скажете.

И вдруг такая просьба! Вот что значит – вольнодумные столичные штучки, им наши законы не писаны. Еще и десять минут играть, где же я столько песен наберу?

– А вам нужны только американские рождественские или пойдут любые европейские?

– Любые, конечно, на ваше усмотрение.

Ну тогда отлично – поди там знай, что я играю.

И я стала импровизировать – неспешно, умиротворенно, оставляя позади суетливый день, отгораживая зал от всего, что осталось за его пределами, вплетая наплывающие воспоминания и ассоциации в музыкальный рисунок; как жемчужины на серебряную нитку, нанизывая русские и английские рождественские мелодии, немецкие – привезенные с гастролей, польские – из детства, и сладкое тепло разлилось вокруг. Одесская девушка сидела ко мне спиной, глядя на нее, я заиграла «В лесу родилась елочка». Она резко обернулась и заулыбалась. А потом рояль запел ей об Умке, и одна за одной стали всплывать мелодии из фильмов детства. Наконец педагог всех поднял, и урок начался.

Может, он задавал слишком простые комбинации, чтобы не утомлять людей после дороги, может, мой опыт значительно вырос, но играть было довольно просто, как будто играешь своим, без напряжения и неожиданностей.

Что сразу бросилось в глаза: класс был не только расслаблен, но и расхлябан. Не в том смысле, когда говоришь «класс расхлябан», и возникает ассоциация со школьным уроком, где за партами сидят дети, кто развалившись, кто обернувшись, кто учителя слушает, кто болтает. Нет, балетный класс – это немного другое, и, например, если педагог задает упражнение, а ученик на него не смотрит, или меняет комбинацию, или заканчивает упражнение сообразно своему ощущению, а не вместе с музыкой – это называется «класс расхлябан». Для непосвященного глаза он даже может показаться вполне нормальным – все молча чем-то заняты. Но этот класс выглядел как на самовыпасе и напоминал спящую царевну, а педагог, напротив, был бодр, громогласен, подхохатывал, бравировал и неустанно радовался сам себе. Эдакий вечный праздник, который всегда с тобой.

Я подумала: как удачно, что я начала знакомство с компанией не с них, а то наверняка бы подумала, что вот они – звездные бродвейские – кто в лес, кто по дрова, каждый себе хозяин. Понятно, что они хороши и в роскошной форме, а как поднимут свою бесконечную ногу, то о-го-го, какая линия, какая красота, такие жар-птицы стаей не летают, они каждый сам по себе, с такими, наверное, так и нужно? Но тут же возникало невольное сравнение с первым педагогом – тогда все выкладывались по полной каждый раз, и нынешние сразу бледнели на этом фоне.

Чем дольше я играла, тем сильнее укреплялась в мысли, что Он – характерный танцор, любит буйное, энергичное, и на гранд батман заиграла ему «Танец рыцарей» из «Ромео и Джульетты» Прокофьева и…

…если бы, давая вступление, я смотрела куда угодно – в ноты, на клавиатуру, на занимающихся, в окно, то в следующую секунду, взвизгнув, отскочила бы от рояля, как ошпаренная. Но я, не отрываясь, смотрела на педагога, поэтому точно видела, что ничего страшного не стряслось: на него не упала бетонная плита, в него никто не выстрелил в упор, он не падал подрубленным, а стоял как стоял, поэтому я только дернулась, но не остановилась. А случилось следующее: он, с первых аккордов узнав произведение, резко присел и взревел-взвизгнул, я бы даже сказала – взрычал на весь зал. Спору нет, приятно, что на твою игру реагируют, но так и заикой можно сделаться. Когда упражнение закончилось, танцоры повернулись ко мне и зааплодировали, и это мне не понравилось. Они еще не раз аплодировали в течение занятия, и каждый раз мне было неуютно. У нас так не принято – есть устоявшийся ритуал: благодарить и аплодировать в конце, потому что концертмейстер – это не исполнитель, развлекающий публику разными произведениями, это другой жанр, другая манера исполнения, другой выбор программы. Пианист играет «класс» – это одно большое произведение, которое выстраивается по определенным канонам. Благодарят – за класс, а не за то, что ты отлично сбацал «польку-бабочку». Позже я узнала, что это считается совершенно нормальным в театральных компаниях, но я-то привыкла к учебным заведениям, поэтому меня тогда царапнуло.