Белые раджи - Габриэль Витткоп Страница 2

Эти глаза перебросили звездный мостик, млечный путь, изумрудную стрелу через зал и встретились взглядом с Джеймсом, однако не отважились задержаться. Джеймс поздоровался, поклонившись ложе с дамами Йетс. Миссис Йетс, неулыбчивая вдова, стиснула руку дочери. Не в силах понять этот разрыв, она смотрела теперь на Джеймса, как на ребус, ведь его облик оставался непроницаемым, сводясь, по-видимому, к одной лишь внешности, и был самодовлеющим. Облик молодого человека с красновато-коричневыми локонами, вившимися вокруг широкого, упрямого лба. В голубых глазах читалось строгое и страстное внимание, какое встречается у некоторых благородных зверей, - огонь, которому противоречили приветливый рот, будто созданный для улыбок, и удивительный подбородок с ямочкой. Джеймс Брук был высок, и в тот вечер, в полумраке ложи, благодаря длинному белому галстуку, казался еще выше, а его лицо четко выделялось на фоне бархатной тьмы. «Бедная Берил, - подумала миссис Йетс. - Бедное дитя. Но она еще так молода, все пройдет... Это всегда проходит». Берил постаралась сосредоточиться на музыке, но ей так и не удалось.

«Как легко страдать, - размышляла она, - как это легко...»

— Non dimenticami, non dimenticami mai - рыдала Бьянки, теребя свою пышную грудь.

Джеймс не слушал. Он чувствовал, что краснеет, и это его раздражало. Краснел он часто - тонкая кожа. Его унижала собственная суровость к уважаемой особе, которой он дорожил. Вдобавок он только что заметил Сплетницу и прекрасно знал, какие слухи та распускает. Это тоже было весьма унизительно. Впрочем, лучше пусть говорят. Да, все лучше.

— Потому-то и расторгли помолвку, - заключила Сплетница, покачав головой и пошатнув сооружение из мелкоцветных роз, венчавшее увядшее личико не больше кулачка.

— Помолвка была расторгнута с обоюдного согласия двух семей, - сухо возразила мисс Гертруда Джейкоб.

— Вот именно, - вставил полковник. - И, как мне известно из надежных источников, произошло это потому, что взгляды мистера Брука по религиозным вопросам, к сожалению, не отвечают ее потребностям.

Сплетница тихонько хихикнула, а заскучавший полковник Суэттенхем сложил перчатки, подтянул живот и откланялся: тем временем опера приблизилась к концу, и Бьянки рухнула на сцену. Затем духовые грянули оглушительный аккорд, и мистер Томас Брук очнулся так же незаметно, как и уснул.

На Театральной площади пахло рекой, конюшенной пылью и камнем. Экипажи подъезжали под грохот колес, звон бубенцов и хлестанье кнутов. Между колясками сновали чернокожие грумы: когда они вступали в кромешную тьму, пощаженную ярким светом фонарей, виднелись лишь ленточки на цилиндрах да блестящие зубы. Низкорослые торговки фиалками брали крыльцо приступом, а затем разбредались под колоннадами и протягивали круглые, быстро вянущие букетики. Выездные лакеи выкрикивали имена, а треуголки кучеров в париках, гигантские в желтом свете, пенились белыми страусовыми перьями, сверкая золотыми галунами.

В глубине своего кабриолета мисс Гертруда Джейкоб плотнее закуталась в ротонду [3]из отделанной сутажом тафты. Она думала о Джеймсе Бруке, вспоминала этого ребенка с восковым лицом, изящного и подвижного, который приехал из Бенареса томный и покрытый испариной. «Уже тогда никто не мог устоять пред его обаянием, - размышляла она. - Да, обаяние матери... И даже сегодня... Но что за странный человек! Похоже, он способен сделать или узнать все и стать, кем захочет».

Несмотря на роскошь, Бат уже миновал зенит своей славы, и наемные клячи гадили под деревьями Цирка, чья округлость повторяла сферическую форму английских секстанов, раскачиваемых семью морями. Этот город отличался величием кенотафов или высокопоставленных чиновников в отставке, что коснеют посреди архитектурных творений Джона Вуда [4]и возмущаются при виде колониальных биржевых игроков или приезжающих на воды американских плантаторов. Одни выгуливали мопсов под рассаженными в шахматном порядке деревьями, другие убивали время за нескончаемыми партиями в криббидж, третьи обсуждали последние проповеди и грядущие избирательные реформы. Джентри утратили вкус к дуэлям, но зато обжились на ипподромах. Между 1815 и 1826 годами доходы их удвоились. За несколькими исключениями, - например, семья Бруков, - они почти не читали.

Бруки жили в доме № I по Уидкоум-крезнт, в юго-западной части города: высокие окна с маленькими стеклами между колоннами классицистического фасада; спрятанный за ложными балясинами аттик; службы в полуподвале с черными, отполированными дождем решетками. В доме витал аромат имбиря, гвоздики и драгоценной древесины, если не считать дальней гостиной - подлинной курилки, где насквозь прокопченные шторы опускались, словно веки, на глаза сада. По лабиринту коридоров и белым лакированным лестницам бегали индийские служанки с подносами, и весь дом, полнившийся криками попугаев и руганью амандавы, поражал необычностью предметов и атмосферой «тысячи и одной ночи», как говорил молодой Киган. Лишь библиотека оставалась истинно британской - с огромными темными полками и световыми кругами, которые зеленые абажуры будто вырезали на обтянутых сафьяном столах.

Учтивый и речистый мистер Томас Брук отличался красивой осанкой и сумел обогатить изысканными познаниями свой разум, который без них остался бы лишенным лоска. Еще в молодости Брук поступил на гражданскую службу в Ост-Индскую компанию, тогда уже клонившуюся к упадку, но еще способную противостоять голландским торговцам пряностями и китайским купцам, чьи нагруженные жемчугом и трепангами джонки бороздили азиатские воды. В Компании служили несколько замечательных людей, однако она кормила также огромный штат добросовестных, но посредственных чиновников, образующих особую прослойку - государство в государстве, отдельную породу. Большого таланта от них не требовалось - нужно было всего лишь терпеливо переносить тяжелый климат, и, судя по эпитафиям на британском кладбище Калькутты, этот вопрос имел, похоже, решающее значение. Хотя служащие Ост-Индской компании редко доживали до сорока, они купались в роскоши, а беспокоил их лишь недостаток белых женщин. Так, мистер Томас Брук, председатель Верховного суда Бенареса, недавно потерял свою, когда один из его коллег, мистер Джеймс Стюарт, родители которого недавно скончались, приютил у себя его сестру.

Связанный по отцовской линии с родом Уорвиков, мистер Брук происходил по материнской от сэра Томаса Вайнера, который, будучи в 1654 году лорд-мэром, устроил в залах Гилдхолла пир в честь Кромвеля. Мисс Анна Мария Стюарт принадлежала к боковой ветви шотландского рода. Она оживленно жестикулировала, обладала птичьим профилем и божественно одевалась. Можно предположить, что мистер Брук женился на ней без отвращения и, не имея детей от первого брака, поспешил произвести на свет шестерых - трое первых умерли еще в детстве. Джеймс родился 29 апреля 1803-го, через год после Эммы, своей любимой сестры, и за несколько лет до Маргарет - самой младшей в семье. Они жили в огромном доме в Сокроре, на возвышенностях Бенареса. Джеймс навсегда запомнил ту однообразную жизнь: скрип допотопной панкхи; сад, затопляемый в период муссонов морем охры, а зимой окрашивавшийся в персиковый цвет; крики павлинов и парящих высоко в небе грифов. Бруки жили тогда в нереальном мире. Даже самый абстрактный библейский бог и столь же далекий монарх имели доступ лишь к окраинам этой жизни, целиком подчиненной грозной и вездесущей Ост-Индской компании.