Царь-гора - Наталья Иртенина Страница 2

Однако дело совсем не в этом, рассудил он затем. А в том, что вторую неделю он безвылазно едет в грязном общем вагоне, переодетый в солдатскую форму, направляясь с тайным планом в Тобольск к государю, который томится в плену среди бандитских орд, и это голые факты, а не образная фигура. Но и голые факты тотчас обернулись в уме Шергина широкой метафорой. Ему представилась Россия в виде провонявшего человечьей гнилью поезда, куда набилась сволочь всех мастей, мечтающая о земном рае под стать себе, — а впереди у этой измызганной революциями России расплывающаяся цель и государь, скрытый за неизвестностью, до которого надо еще добраться, чтобы вырвать из небытия…

И опять же не в этом дело. Шергин задумчиво потер лоб. Самое интересное и, вероятно, главное теперь заключалось в том, что Божий перст вовсе не метафоричный, а самый что ни на есть упирался ему в лоб и недвусмысленно предупреждал: ты, человече, едешь совсем не туда и не за тем. При этом в голове, как криво вбитый гвоздь, саднило ощущение, что и девять десятых в России нынче делают то, чего не хотят, идут куда им не нужно, и сами об этом смутно догадываются.

Настолько смутно, что можно пренебречь.

Шергину тоже захотелось пренебречь хоть на малое время. Под матерную брань и пьяные вопли о достоянии республики — опять в вагоне кого-то убивали за контрреволюцию — он стал думать о том времени, когда вся эта красная чехарда с ее «режь-публикой» уймется и забудется. Вероятно, оно окажется похожим на страшный сон. Будет ли Бог милосерден к русским людям будущего, дарует ли им знание того, что нужно знать, и будут ли они понимать, кто они такие?..

Рано утром Федор проснулся в мучительном размышлении о смысле бытия. Не какого-нибудь вообще человеческого, а своего собственного, родного. Еще во сне он пытался убежать от этого тягостного вопроса, но не смог — земля под ногами превратилась в клей. Теперь, наяву вопрос догнал его и оглушил. Федор внезапно осознал, как крупно не повезло ему вляпаться своим личным бытием не в то время и не в то место.

Но времена, как известно, не выбирают, а с бытием надо было все же что-то делать. Вероятно, следовало попытаться просто сменить место, однако существовали опасения, что от перемены географических слагаемых его участь не изменится…

Федор взял пропиликавший телефон, выслушал ультиматум и угрозы. Голос был незнакомый, но это не имело значения.

— Я вас понял, и незачем хамить. Перезвоните в четверг.

Бросив трубку, он отрешенно добавил:

— После дождичка.

После этого попробовал растолкать лежащее рядом женское тело.

— Эй, слышишь? Проснись, тебе говорю.

Девушка приоткрыла глаз и грубо ответила:

— Пошел к черту. Я тебя не знаю.

Федор вспомнил ее имя — Лиля.

— Да и мне с тобой не пуд соли есть. Ты мне скажи: Золотые горы — это где?

— В Центробанке, — сквозь сон пробормотала она.

— А, — разочарованно протянул Федор. — Это меня не спасет. Слышишь? — Он пихнул ее в бок и повторил: — Это меня не спасет.

Девушка промычала нечто, отмахнулась, повернулась спиной, широкой и гладкой.

Федор с внезапной ненавистью смотрел на эту спину. В нем рождалась решимость. Золотые горы, тоже неясно оформившиеся во сне, еще будили в нем надежду, но теперь и она погасла. Он встал, подошел к окну, распахнул настежь. Своим последним взглядом на действительность Федор постарался выразить весь пошлый трагикомизм бытия. Затем он сел на подоконник и быстро перекинул ноги наружу. Оглянулся на женскую спину, все такую же равнодушную. Запустил в нее мягкой игрушкой с окна.

— Да проснись ты, корова! — отчаянно попросил он напоследок.

Девушка лягнула ногой.

Трагикомизм на глазах делался еще более пошлым. Федор не стал медлить.

— Надеюсь, никто не будет обо мне жалеть, — сказал он на прощание, перекрестился на всякий случай и спрыгнул не глядя.

Внизу раздались треск кустов, женский визг и собачий лай.

Через несколько минут в дверь квартиры зазвонили. Громкая, непрерывная трель сосредоточила в себе всю ярость и невысказанную обиду звонившего. Девушке все же пришлось проснуться и, натянув халатик, зевая, идти открывать.

— Сейчас! Кого еще принесло…

Федор ворвался, перепугав ее своим видом. Он был в трусах, босой, исцарапанный до крови, хромал на одну ногу. Кроме того, лицо его исказило страшное выражение. Схватив в охапку полуголую девицу, он вытолкал ее за порог и захлопнул дверь.

— Пошла вон!

В спальне скатал комом платье, трусики и лифчик, подобрал туфли. Вернулся в прихожую. Девушка рвалась в квартиру, терзала звонок и громко, вульгарно ругалась. Федор бросил ей одежду и снова хлопнул дверью у нее перед носом.

— Идиот, это моя квартира! — услышал он в потоке грубой брани. — Сам пошел вон!

Федор на мгновение задумался, схватился за голову, затем рассмеялся. Им овладела легкая истерика, перешедшая вскоре в икоту.

Он выглянул в окно, из которого выпрыгнул в надежде убиться и уверился в простой истине: прежде чем творить суицид, нужно хотя бы осмотреться вокруг. Квартира находилась на четвертом этаже, внизу росли пышные кусты с гибкими ветвями, едва оперившиеся весенней зеленью. Правда, располосовало его убедительно и вполне ощутимо, но с такими ранами он больше походил на размалеванного индейца, чем на трагическую личность, не имеющую причин продлевать собственное бытие.

Федор вытер простыней кровь, оделся, сунул в карман телефон и впустил наконец бьющуюся об дверь девицу. Вслед ему она отправила с десяток изощренных выражений и в конце поставила жирную точку:

— Чтоб ты сдох, придурок!

Она даже не догадывалась, насколько ее пожелание было близко к тому, чтобы осуществиться — если не по воле Федора, то усилиями других людей, чьи планы он слишком неосмотрительно нарушил и с чьим имуществом так неосторожно обращался. Вот уже двое суток перед ним стоял выбор: раздобыть непредставимо большую сумму денег, что абсолютно невозможно, либо искупить вину кровью, что, напротив, легко осуществимо.

Федор почувствовал себя глубоко несчастным. Несчастьем было уже само место его работы. С самого начала он подозревал, что это приведет к чему-то подобному. Но нервы успокаивал размер вознаграждения, а о душе и совести на такой работе думать опасно — можно себя не уберечь.

Теперь же выходило, что и без совести он себя не уберег. Когда очередной курьер из Сибири, покинув ванную, протянул ему дуршлаг с отмытыми алмазами, Федора попутал черт. Он вдруг решил, что ему все позволено. Камни он должен был передать наутро, а вечер провел в баре, где познакомился с дамой. Она была намного старше его, в глазах у нее плескалась томная печаль. Федор, не долго думая, предложил ей провести ночь в люкс-отеле. Она согласилась. В номере гостиницы самозваный нувориш вел себя развязно и страстно, целовал ей ноги, сорил по полу купюрами, обещал озолотить, а под занавес действа вывалил на постель алмазы…