Белая гардения - Белинда Александра Страница 2

— Аня, ты белая гардения, — улыбнулся отец. — Такая же прекрасная и чистая. Но к тебе нужно относиться очень бережно, потому что ты слишком ранима.

Я помню, как склонила голову ему на плечо, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, хотя из глаз все еще текли слезы.

Одна слезинка упала мне на запястье и оттуда скользнула на выложенный плиткой пол прихожей. Я торопливо вытерла лицо, пока мать не обернулась. Гости уже уходили, и мы, прежде чем закрыть дверь и выключить свет, еще раз помахали им и сказали «до свидания». Затем мать взяла одну из свечей в гостиной, и мы пошли наверх, освещая лестницу ее слабым пламенем. Огонь на кончике фитиля дрожал, и я слышала учащенное дыхание матери. Но посмотреть на нее, увидеть ее страдания мне было страшно. Ее горе было для меня таким же мучительным, как и мое собственное. У двери в родительскую спальню я поцеловала мать и поднялась по лестнице наверх, на чердак, где была устроена комната для меня. Там я бросилась на кровать и уткнулась лицом в подушку, чтобы она не услышала моих рыданий. Человек, который называл меня белой гарденией, сажал на плечи и кружил, пока я не начинала хохотать, умер.

По истечении положенного траура все занялись своими обычными делами. Мы с матерью остались одни, понимая, что теперь нам предстоит заново учиться жить.

Снимая черные покрывала и складывая их в шкаф, мать сказала, что нужно отнести цветы к любимой вишне отца. Когда она завязывала мне ботинки, мы услышали, как залаяли наши собаки, Саша и Гоголь. Я бросилась к окну, ожидая увидеть еще одну группу желающих выразить соболезнование, но у ворот стояли двое японских военных. Один из них был средних лет; у него на ремне висела сабля, а на ногах были высокие генеральские сапоги. На его гордом скуластом лице, изборожденном глубокими морщинами, застыло изумление, с которым он наблюдал за двумя лайками, мечущимися у забора. Второй военный, явно моложе, стоял совершенно неподвижно, и лишь блеск узких глаз указывал на то, что это живой человек, а не кукла. Кровь отхлынула от лица матери, когда я сказала ей, что у ворот стоят японские военные.

Через щелку в двери я наблюдала, как мать разговаривала с мужчинами. Сначала она пыталась объясняться с ними по-русски, потом перешла на китайский. Младший военный, похоже, неплохо понимал по-китайски. Генерал внимательно осматривал наш двор и дом и прислушивался к разговору, когда помощник переводил ему ответы матери. Они о чем-то просили и после каждой фразы кланялись. Такая форма вежливости, которой редко удостаивались иностранцы, живущие в Китае, кажется, заставила мать разволноваться еще больше. Она качала головой, но по тому, как побелела ее шея и задрожали пальцы, которые то сжимали манжеты, то отпускали их, было видно, что она напугана.

За последние несколько месяцев многие русские пережили подобные визиты. Японские военные командиры и их помощники предпочитали останавливаться в обычных жилых домах, а не в армейских казармах. Это делалось отчасти из-за того, что так они чувствовали себя в большей безопасности во время воздушных налетов авиации союзников, и отчасти, чтобы не дать местному движению сопротивления вступить в контакт с белыми русскими, которые приняли сторону Советов, или с сочувствующими китайцами. Единственный, кто отказал им, был друг отца профессор Акимов, имевший квартиру в Модегоу. Однажды ночью он просто пропал, и больше его никто никогда не видел. Но сейчас японцы впервые забрались так далеко от центра города.

Генерал что-то негромко сказал помощнику, и, увидев, что мать успокаивает собак и открывает ворота, я бросилась обратно в дом и спряталась под креслом, прижавшись лицом к холодной напольной плитке. Первой в дом вошла мать, придерживая дверь для генерала. Перед дверью японец вытер сапоги, потом сделал несколько шагов вперед и положил фуражку на стол рядом со мной. Затем я услышала, как мать повела его в гостиную. Военный говорил что-то одобрительное по-японски, и, хотя мать старалась продолжать разговор на русском и китайском, похоже, он ничего не понимал из ее слов. Я же задалась вопросом, почему он оставил своего помощника во дворе у ворот? Мать с генералом поднялись наверх, и стало слышно, как поскрипывают половицы в комнате, которая теперь пустовала. До меня донесся скрип открывающихся и закрывающихся шкафов, в которых хранилась посуда. Когда они спустились, по лицу генерала было видно, что он остался доволен. Однако беспокойство матери было очевидным: она переступала с ноги на ногу и нервно постукивала носком одной туфли. Генерал поклонился и тихо произнес: «Думо аригато гозаимашита». Благодарю вас. Взяв со стола фуражку, он заметил меня. У него были не такие глаза, как у остальных японских военных, которых мне приходилось видеть. Они были большие и выпученные, и, когда японец широко раскрыл их и улыбнулся, морщины у него на лбу поднялись до корней волос и он стал похож на огромную добродушную жабу.

По воскресеньям мы с отцом и матерью всегда ходили в гости к нашим соседям, Борису и Ольге Померанцевым, и те угощали нас борщом и ржаным хлебом. Эта пожилая пара всю жизнь занималась сельским хозяйством, но они были людьми общительными и открытыми всему новому, поэтому часто приглашали на наши встречи и своих китайских знакомых. До японского вторжения эти встречи проходили весело, с музыкой и чтением из Пушкина, Толстого и китайских поэтов, но, когда оккупация ужесточилась, веселья поубавилось. Все китайские граждане находились под постоянным надзором; чтобы выехать из города, приходилось вылезать из машин или рикш, показывать соответствующие бумаги’и кланяться японскому патрулю — только после этого можно было продолжить путь. Единственными китайцами, готовыми пройти через все это не ради того, чтобы попасть на похороны или свадьбу, а чтобы просто с кем-то встретиться, были господин и госпожа Лиу.

Когда-то они были весьма успешными промышленниками, но их фабрика по обработке хлопка перешла в руки японцев, и им удалось выжить лишь потому, что оба были достаточно предусмотрительными, чтобы не тратить сразу все, что удавалось заработать.

Когда после девяти дней траура мы собрались в воскресенье у Померанцевых, мать дождалась окончания обеда и рассказала про генерала. Она говорила взволнованным шепотом, разглаживая руками скатерть, которую Ольга доставала для особых случаев, и посматривая на сестру господина Лиу Ин-Ин. Молодая женщина дремала в кресле рядом с дверью, ведущей в кухню, и натужно дышала, а на ее подбородке поблескивала струйка слюны. Господин Лиу редко брал с собой сестру, предпочитая оставлять ее дома на попечении старших дочерей. Но, похоже, депрессия Ин-Ин усиливалась; иногда она целыми днями сидела молча, погруженная в себя, а иногда вдруг начинала ужасно кричать и расчесывать до крови руки. В этих случаях мистер Лиу приводил ее в чувство с помощью отваров из китайских растений и брал с собой, потому что не был уверен, что дети смогут справиться с ней.

Мать, казалось, старалась, чтобы ее слова не вызвали ни у кого волнения, но ее наигранное спокойствие лишь усиливало тревогу. Она объяснила, что генерал будет снимать у нас свободную комнату, и уточнила, что их штаб находится в другой деревне, довольно далеко отсюда. Большую часть времени, сказала она, постоялец будет проводить там, поэтому его присутствие не создаст нам особых неудобств. К тому же было заранее оговорено, что другие солдаты или военные атташе не будут приходить в наш дом.