Миссис Хемингуэй - Наоми Вуд Страница 2

Кстати, тогда Файф тоже отдыхала с ними, хотя в тот раз все выглядело вполне невинно. Хэдли уверена или почти уверена, что тогда между ними ничего не было. Все случилось позже. Катастрофа. Возможно, весной. Сестра Файф Джинни с датами никогда не дружила. Но теперь, когда Эрнест и Файф стали любовниками, воспоминание о трех счастливцах, загорающих под солнцем Памплоны, казалось безнадежно испорченным, словно поцарапанный ржавым гвоздем капот новенькой машины. Как мог Эрнест так равнодушно пустить их брак под откос? Хэдли улыбается сама себе: «Вздыхаешь, как глупая домохозяйка из глянцевого журнала!» Она ни за что не призналась бы Эрнесту, что почитывает на досуге подобные истории. Хэдли бросает ему из ванной купальный костюм, ставший за ночь жестким.

– Давай, Эрнест. – Вслед за костюмом показывается ее рука. – Пошли, пока не очень жарко.

Эрнест неохотно выбирается из кровати и молча одевается. Под плавками белеет пятно – единственное на загорелом теле, и ей больно видеть, до чего он красив. Хэдли запихнула полотенца в пляжную сумку вместе с книжкой (роман э. э. каммингса [2], который она безуспешно пытается читать) и солнечными очками, глядя, как Эрнест натягивает вчерашнюю одежду.

Вот он взял яблоко с буфета, подержал на раскрытой ладони. На террасе, рядом с лавандой в терракотовых горшках, на веревке висит купальник Файф. Он покачивается, ожидая прикосновения ее рук, движения ног, мягких кивков головы. Хемингуэи проходят мимо ее двери. Облаченные в «форменные» – все на Ривьере их носили – полосатые купальные костюмы, рыбацкие кепки и белые шорты, они тихонько ступают по гравию, чтобы не разбудить ее. Словно это они, мистер и миссис Хемингуэй, и есть тайные любовники.

В конце концов голубков разоблачило письмо.

Хэдли и Файф с самого начала много переписывались. Они называли друг друга нежными прозвищами и писали о всяких мелких неприятностях, с которыми может столкнуться американка в Париже. «Ты не ошиблась, mon enfant [3], когда обратила внимание, что в моем письме сквозит грусть», – писала Файф. Дальше шел пространный рассказ о том, сколько ей приходится работать в своем «Вог», или какой у нее случился скучный флирт, или как она напилась, а может, и до сих пор пьяна, и сидит теперь, стучит по клавишам машинки, что стоит на кабинетном рояле в ее квартирке на улице Пико.

«Интересно, по письму заметно, что я в некотором подпитии? По разговору-то да. Понимаешь, для меня поддать – это самое то». Послания у Файф получались гомерически смешные. Хэдли порой терялась, не зная, как ответить в том же ключе. Сама она писала так, как говорила.

Послания Файф всегда несли на себе материальные следы их производства. Пятна от джина на бумаге, клякса туши для ресниц рядом с датой, вмятина от сцепившихся вместе букв – когда, как сообщила в постскриптуме Файф, некий мужчина уселся на клавиатуру ее портативной «Ройал». Читая эти письма, Хэдли представляла, как подруга пьет вермут, завернувшись в любимое кимоно, кажущееся гигантским на худой и угловатой фигуре.

На вечеринке, когда Хэдли впервые увидела Файф, та была в шиншилловом палантине. Пепельно-серый мех свалился с ее плеча на сидящую Хэдли, когда эта роскошная девица подливала мартини в ее бокал.

– Упс, – воскликнула Файф, поднимая мех и широко улыбаясь Хэдли. – Простите. Бывает иногда.

В тот вечер Файф носила шиншиллу, а ее сестра Джинни – норку.

«Очевидно, обе со средствами», – подумала Хэдли. Обручальных колец она, впрочем, не заметила ни у той, ни у другой. Когда их знакомили, Эрнест съехидничал, что предпочел бы одну из сестер в мехах другой. Какому зверю он отдал предпочтение, для всех осталось загадкой.

После вечеринки Хэдли спросила мужа, что он думает об этой женщине – Полин Пфайфер, которую все называли Файф. «Ну, – сказал он. – Ее едва ли можно назвать красавицей-южанкой». Без сомнения, Эрнест был прав. Маленькая и тощая, черноволосая, с короткой стрижкой – все это было замечательно лишь на женский взгляд. Смуглая, миловидная и смелая, ни малейшего намека на застенчивость. Вот что ей сразу понравилось в Файф: почти мужская самоуверенность.

Еще несколько раз Хемингуэи сталкивалась с Полин в кафе – «Ле Дом» и «Селект». Однажды, встретившись с ней в клубе, они предложили продолжить вечеринку у них дома. После того вечера Файф стала заглядывать к ним регулярно, словно почувствовав вкус к богемной нищете. Их квартира при всей обшарпанности представлялась ей «положительно неземной». Хэдли не понимала до конца ни смысла этого выражения, ни степени вложенной в него иронии.

Сначала в отношениях царило безудержное веселье: каждый вечер они засиживались допоздна, разговаривая о книгах, о еде и о знакомых литераторах – об их личной жизни, а не о творчестве. Сперва Файф уходила рано со словами: «Вам, ребята, нужно побыть одним». Считалось, это очень современно – обращаться к кому-то «ребята» или «парень». Хэдли такая манера раздражала.

Стоило Файф уйти, и в квартире сразу становилось пусто. Хэдли больше не хотелось подтрунивать над общими знакомыми, а Эрнест вообще как-то сразу сдувался. Вместо того чтобы продолжать обычную болтовню, Хэдли стала пораньше ложиться. А Эрнест все чаще засиживался допоздна над рукописью и пил.

Потом все изменилось: Файф перестала уходить рано. Однажды она осталась допоздна («Ах, только если я вам, ребята, не помешаю»), а в следующий вечер засиделась еще дольше. Квартира звенела от женского смеха – временами Хэдли не слышала собственного голоса.

Эрнест время от времени провожал Файф, они шли вдоль Сены. Файф полюбила ходить пешком. Но иногда, когда они допоздна засиживались за разговорами, он спускался вниз и ловил ей такси. Хэдли размышляла, о чем могут беседовать ее муж и Файф, когда бредут до угла улицы, пряча лица от холодного ветра, а мех ее шиншиллы щекочет ему шею.

Внезапно Хэдли обнаружила: когда бы она ни вошла в комнату, Файф уже там. Часто подруга делала что-то чрезвычайно полезное – развешивала стирку на веревке или играла с Бамби, а однажды даже меняла им постельное белье, словно каким-то образом оказалась причастна к их супружеской спальне. В ноябре Хэдли простудилась, и Файф оказалась тут как тут: кормила ее бульонами, делала компрессы, подтыкала одеяло, устраивая поуютнее в теплой постели, а потом отправлялась в соседнюю комнату развлекать Эрнеста.

Когда в декабре Хемингуэи поехали кататься на лыжах, Файф отправилась с ними. Они очень быстро привыкли к этой жизни втроем, будто у них в постели уже давно было отведено для нее место. По утрам Эрнест работал, а Хэдли и Файф читали у огня или возились с Бамби. По вечерам все вместе играли в бридж, Хэдли вечно проигрывала, но к тому моменту она обычно успевала выпить достаточно хереса, чтобы не переживать. Хэдли знала, что Эрнест и Файф встречались без нее, когда в январе Эрнест заехал в Париж по делам, прежде чем отправиться в Нью-Йорк. «По-моему, его стоит предупредить, что я повисну на нем, как мельничный жернов, прилипну, как лишай, и оплету, как зимний плющ», – писала подруге Файф, обращаясь к ней «мое сокровище». Хэдли старалась думать только о лыжах и снеге.