Червивое яблоко. Моя жизнь со Стивом Джобсом - Крисанн Бреннан Страница 2

Ночи были холодными. Я была в восторге от звездного неба, и мне нравилось, что мы там сами по себе и пытаемся что-то сотворить. Едва слышимые звуки, которые мы издавали, тонули в пространстве кампуса, построенного из шлакобетонного камня и похожего на огромную пещеру, и мы радовались, что настолько сосредоточенны и спокойны и создаем нечто особенное, понятное лишь нам немногим. Мы работали без перерывов. Марк и Экштайн – за камерой, обмениваясь друг с другом парой слов во время съемки; я – под одиночным, поставленным под идеально низким углом прожектором. Из положения между пронацией и супинацией я кадр за кадром рисовала свои макеты, будучи очень осторожной, чтобы не нарисовать слишком мало или слишком много, прежде чем встать и отступить назад, чтобы поставить на паузу и снять нужный кадр, а затем вернуться. И так продолжалось часами.

В одну из ночей Марк поручил мне слепить из земли кусочек за кусочком его глиняного человечка, чтобы это выглядело так, словно Хэмпстед появляется прямо из цемента. Затем он протянул мне второго Хэмпстеда, разрезанного пополам, с которого я должна была начать воспроизводить сцену его появления. Когда этот маленький персонаж полностью вылезал из цемента, я делала так, чтобы в кадре создавалось впечатление, что он размахивает руками в порыве болезненного безумия из-за того, что его похоронили заживо. В другой вечер мне надо было нарисовать тропинку, по которой эта маленькая фигурка могла спуститься. Используя дешевый цветной мел, я начала наносить мягкий узор, который затем приобрел вид мерцающего огня. Это выглядело психоделично. Однако, говоря по правде, такая форма пришла мне на ум из моих воспоминаний о клубящемся сигаретном дыме родителей, на который мне очень нравилось смотреть в те времена, когда я была ребенком и жила в Огайо. Этот дым поднимался достаточно высоко, чтобы я могла следить за ним глазами во время их ежемесячной игры в покер с моими бабушкой и дедушкой.

Эти прекрасные ночи в кампусе Хоумстед породили во мне чувство независимости и простора. Если фильм был о потере нашей аутентичности, то его создание служило противоядием. Со временем слухи о том, что мы снимаем кино, расползлись, начали приходить люди вдвоем или втроем, чтобы посмотреть, что мы делаем. Музыканты, аниматоры, полуночные укурки и другие присоединившиеся, «Творцы», которые представляли наиболее талантливую и любопытную студенческую ячейку Хоумстеда. Я отрывала глаза от своей работы и видела удивительный всплеск тихой активности по мере того, как появлялось все большее количество знакомых лиц. Во всем этом присутствовал своеобразный питательный элемент счастья, и я чувствовала, как жизнь вокруг меня начинает играть новыми красками. Когда заканчивалась ночь и наступал бледно-лиловый рассвет, я шла домой, вымотанная и глубоко благодарная, испытывая при этом значительное облегчение, что нас в очередной раз не поймали за нашей противоправной деятельностью.

Миновало, может быть, чуть больше месяца со времени начала съемок фильма, когда из темноты появился Стив. Его путь лежал целенаправленно ко мне, поэтому мне стало даже интересно, уж не знал ли он о том, что мне нравится. Но я никому не говорила об этом. Он был высокий, красивый и решительный – идеальный пример объединения в одном человеке различных противоположных черт, словно прекрасный принц в потертых джинсах, немного странный и уязвимый, но при этом также и отважный. Во время нашей небольшой беседы мы искали точки соприкосновения. Затем он полез в свой карман и протянул мне листок бумаги с текстом песни Боба Дилана [1]«Sad Eyed Lady of the Lowlands». Я чувствовала оттиск букв, когда разворачивала записку, и мне было интересно, напечатал ли он текст специально для меня или так просто получилось, что он оказался в кармане и Стив захотел им поделиться. Я никогда об этом не спрашивала. Позже я осознала, что вокруг Стива существовало своего рода морфическое поле. Вещи происходили, они были необъяснимы, не всегда детально спланированы, но идеальны.

Мы поговорили около двадцати минут, и мне хватило их, чтобы изучить каждую маленькую деталь – силу его притягивающего взгляда и излучаемую им щепетильность. В конце нашей беседы я увидела, как он ушел в себя, а затем, пристально посмотрев на меня и изучив двор своим необъяснимо суровым взглядом, который, казалось, идет из ниоткуда, он снова исчез в ночи

На протяжении месяцев работы над фильмом у меня оставалось много свободного времени. Мне было тяжело ждать и сидеть в сторонке, пока снималась сцена, в которой не требовалась моя помощь. Поэтому я заполняла свободные минуты, рисуя картину из книги с фотографиями, собранными Эдвардом Стайхеном, – «Род человеческий». Книга, что я украдкой взяла из шкафа моей матери, была датирована и подписана ее прежним молодым человеком, который, по всей видимости, ее и подарил. Я частенько смотрела на нее и считала эту подпись редкой возможностью заглянуть в мир моей матери тех времен, когда я еще не родилась. Все это очень обескураживало. Кто был этот человек? Любили ли они с моей матерью друг друга? Много раз мать говорила нам, что она надеется, что мои сестры и я однажды в своей жизни будут раздеты поэтом. Был ли он ее поэтом? И почему, черт подери, всего лишь раз?

«Род человеческий» – прекрасно составленная книга с изображениями, полученными от сотен фотографов со всего мира. Это сокровище, в котором отражена вся широта человеческого опыта. Причем не только в фотографиях, но и в сопроводительных надписях.

«Человеческий мир танцует в смехе и слезах» – Кабир.

«Пожимая руки людям из других стран, понимай их мотивы» – Джон Мейсфилд.

«Хлеб-соль ешь, а правду режь» – старая русская поговорка.

«Если я перестану действовать, мир погибнет» – «Бхагавад-гита».

«Со всеми живыми существами и вещами надо вести себя так, словно ты их родственник» – индейский народ группы сиу.

Я перечитывала эту книгу столько раз, что она научила меня любить мир, любить жизнь и понимать себя посредством слова и изображения. Я одновременно рисовала и писала с нее. В тот раз мне захотелось нарисовать фотографию Гомера Пейджа, на которой был изображен чернокожий южноафриканец. Камера поймала момент, когда его мощное, ищущее лицо смотрит прямо в нее. Слова под фотографией гласили: «Кто на моей стороне? Кто?» Книга оставила настолько глубокий след в моей жизни, что я чувствую, что даже мои клетки могут о ней рассказать.

Мне всегда нравилась эта фотография: она говорила со мной. Моим двоюродным дядей был Бранч Рики – человек, которому хватило смелости, смекалки, власти и административного ресурса, чтобы разрешить Джеки Робинсону [2]играть в Высшей лиге. Они оба были моими героями, и я горжусь, что меня ассоциируют с этой историей. Эти два человека олицетворяли те цели и задачи, которые стояли передо мной: стать лидером и сделать что-то для других, осуществить перемены. Эта картина являлась для меня формой уличного искусства. Для меня было важно верно ее изобразить, а также донести с ее помощью правильный посыл.