Черный русский. История одной судьбы Уцененный товар (№1) - Владимир Александров Страница 2

Фредерик рассчитывал, что черный цвет кожи и южный акцент удостоверят его личность не менее убедительно, чем любая официальная бумага. Но при этом он не мог не знать, что помощь, которую может оказать Дженкинс, сопряжена с риском – получить обратный билет в мир американского расизма. За последние двадцать лет каждый раз, когда Фредерик подавал заявление на продление паспорта в Западной Европе или в России, представители американского консульства делали в нем отметку о цвете кожи; европейцев же и русских, напротив, такие вопросы как будто не беспокоили.

Но на сей раз Фредерик рисковал еще больше. Он скрывал нечто очень важное о себе, когда встретился с Дженкинсом, и боялся разоблачения. Четырьмя годами ранее, вскоре после начала Великой войны [1], Фредерик стал – небывалое, кажется, дело для черного американца – подданным Российской империи. Тем самым он автоматически лишился права на американское гражданство, а значит, больше не имел ни законного, ни морального права на американскую протекцию. Но Фредерик не сообщил консульству Соединенных Штатов в Москве о том, что сделал, и, насколько он знал, Министерство иностранных дел Российской империи, представившее его заявление на утверждение царю Николаю II, также не уведомляло посольство Соединенных Штатов в Петрограде. Таким образом, ни Дженкинс, ни какой-либо другой американский чиновник в России или Вашингтоне не могли знать правды.

Фредерику повезло: у Дженкинса не было оснований усомниться в его рассказе. За минувший год многие из тех, кто бежал из большевистской Москвы, пережили куда большие неприятности, чем кража документов. Поездам, что грохотали по не знающим закона и истерзанным войной российским просторам, беспрестанно угрожало нападение вооруженных группировок, как политических, так и криминальных, которые безвозбранно грабили и убивали пассажиров. А поскольку черные американцы были в России редкостью, Дженкинс не мог даже допустить, что Фредерик был кем-то не тем, за кого себя выдавал, пусть он, Дженкинс, и не слышал никогда о его, Фредерика, невероятной карьере богатого антрепренера в Москве. Консул решил, что красноречивый, солидный, среднего возраста чернокожий мужчина с широкой улыбкой – американец, хотя и указал в своем официальном докладе для Государственного департамента, что «м-р Фредерик Томас» – «цветной». Дженкинс добросовестно внес его вместе с женой и четырьмя детьми в список тех, кого он должен будет посадить на корабль.

Фредерик стоял перед трудным выбором: солгать Дженкинсу и бежать – или остаться в Одессе и рискнуть жизнью. Когда в первые месяцы 1919 года стало ясно, что французы не смогут содействовать «белым» в борьбе против большевиков – то есть осуществить план, в свое время вскруживший голову находившимся в городе беженцам, – надежды таких как Фредерик на возвращение домой, к прежней жизни и собственности, начали таять. Парадоксальным образом российское подданство, которое обеспечило Фредерику необходимую защиту в Москве во время начала Великой войны и сопутствовавшего ему взрыва патриотизма, стало теперь помехой. Большевистская революция уничтожила общество, которое приняло его и позволило ему процветать. Его театры и прочая собственность национализированы, а накопленное богатство разграблено. В ядовитой атмосфере классовой вражды, созданной большевиками, ему грозили арест и казнь только за то, что он был богат. Граждане же Соединенных Штатов и других держав-союзниц, сумевшие добраться до французского анклава в Одессе, могли обратиться за помощью к дипломатическому представителю своей страны. А поскольку после войны союзники направили к Константинополю – столице побежденной Османской империи – большой флот и превратили Черное море в свое владение, дипломаты пользовались прикрытием военной силы.

* * *

Был уже поздний час, но Дженкинс был так потрясен известием, что не мог дожидаться утра. Он немедленно принялся связываться со всеми находившимися в городе американцами, веля им как можно скорее собирать вещи и ехать в порт, пока еще можно было поймать извозчика. Затем он стал сжигать все шифрограммы в консульстве и упаковывать шифровальные книги. Трудясь всю ночь напролет, он сумел собрать всю свою группу. И рано утром в четверг, 3 апреля, посадил людей на два судна: это были корабль Его Величества «Скёрмишер», согласившийся принять большинство американских – консульских и прочих – служащих, и «Император Николай», российский корабль, который французы предоставили в распоряжение консулам нескольких стран-союзниц – Франции, Великобритании, Греции и Соединенных Штатов. Американский контингент на «Императоре Николае» был одним из самых небольших: наряду с еще шестнадцатью штатскими в него входили Фредерик, его жена Эльвира и три сына в возрасте от четырех до двенадцати лет – Брюс, Фредерик-младший и Михаил. Должен был быть еще четвертый ребенок, его семнадцатилетняя дочь Ольга, но она в последнюю минуту куда-то пропала, и никто не знал, где она.

Ольга жила отдельно от семьи, ее поселили в гостинице – возможно, из-за крайнего перенаселения и нехватки комнат в городе, заполненном беженцами, а возможно, оттого, что ее отношения с Эльвирой, которая приходилась ей мачехой, были напряжены, как это потом будет и с ее братом Михаилом. Как бы то ни было, внезапный ночной звонок Дженкинса захватил Фредерика врасплох. Он поспешил забрать жену, сыновей и скудный скарб, который можно было унести, и обратился за помощью к британскому действующему генконсулу Генри Куку, работавшему с Дженкинсом, – попросил его связаться с Ольгой и передать ей, чтобы она незамедлительно направилась в порт к кораблю. Кук согласился послать кого-нибудь в гостиницу к Ольге. Но посланник вернулся с огорчительной новостью: она оттуда уже съехала, а ее новый адрес неизвестен. Возможно, предположил Кук, Ольга решила попытаться попасть на борт какого-то другого из стоявших в порту кораблей.

Узнать, так это или нет, во время бегства по улицам спящего города было невозможно. Оказавшись же на борту, Фредерик не мог вернуться на берег – это было слишком рискованно. В любой момент могла просочиться информация об эвакуации – тогда Одесса взорвется, улицы наполнятся людьми и станут непроходимы. Несмотря на утешительную мысль, что его жена и сыновья практически в безопасности, для Фредерика это было, вероятно, мучением – ждать в двух шагах от берега и не мочь ничего поделать.

Поспешная посадка на корабль стоила Фредерику еще и остатков состояния. Перед революцией 1917 года оно достигало 10 миллионов долларов по сегодняшнему курсу. А остался он в итоге лишь с тем, что имел при себе – «меньше 25 долларов», как он скажет позднее, или, по нынешнему курсу, всего-то несколько сотен. Четверг, 3 апреля, был последним днем, когда работали одесские банки и когда клиенты еще могли забрать деньги, вот только Фредерик поднялся на борт «Императора Николая» раньше, чем те открылись.

Над городом всходило солнце; волнение от побега на корабль сменяла усталость от ожидания. «Император Николай» стоял на якоре, отправление вновь и вновь откладывалось. Во-первых, были проблемы с двигателями: нужно было 24 часа на то, чтобы развести пары. Кроме того, неожиданно сбежал экипаж, решивший примкнуть в городе к пробольшевистским рабочим, и требовалось найти ему замену. Все больше беженцев поднималось на борт, среди них было много русских. Французы все еще не объявили официально об эвакуации, хотя слух об этом уже распространялся и волнение в городе нарастало.