Запад и Русь. Истоки противостояния - Георгий Катюк Страница 2

Но время шло, а крепость все держалась. Крестоносцы недооценили запас ее прочности. Дело в том, что, во-первых, в ней заранее были созданы огромные запасы продовольствия и оружия, а во-вторых, существовало сообщение между обороняющимися и жителями деревушки Монсегюр, благодаря которому как в провианте, так и в свежем пополнении из смельчаков, готовых постоять за дело веры, не было недостатка. Крестоносцы не могли проконтролировать все горные тропинки, ведущие в замок. Слишком широкой была гора у основания, и полностью перекрыть подступы к ней не удалось.

Однако ничто не вечно, и удача стала изменять оборонявшимся. Случилось это из-за успеха баскских (чуть не сказал «сепаратистов») рутьеров (от «рейтар», «рыцарь»; здесь — наемник, солдат фортуны), пиренейских горцев, нанятых сенешалем. Этим непревзойденным скалолазам удалось овладеть небольшим уступом на восточном склоне горы, метрах в восьмидесяти ниже замка.

Это стало началом конца Монсегюра. Крестоносцы соорудили на уступе катапульту и стали методично обстреливать барбакан — деревянный балкон, позволявший защитникам контролировать наиболее доступные для нападения тропы. В концов концов пал и барбакан, и осаждающие взяли под контроль все подходы к крепости, которая, таким образом, оказалась отрезанной от внешнего мира.

Дальнейшее сопротивление стало терять смысл, и вскорости осажденные пошли на переговоры. Условия сдачи крепости, выдвинутые крестоносцами, были на удивление мягкими, однако не таков был характер ее защитников. 14 марта 1244 года катары, еще не прошедшие обряд consolamentum, взошли на крепостные стены и совершили его. Отныне смерть им была не страшна, и 16 марта, так и не раскаявшись, хотя условия капитуляции предполагали жизнь и даже свободу в обмен на раскаянье, они были сожжены у подножия горы в деревянном сарае, после чего та местность получила название «Поля сожженных» (Prat dels Cremats).

Сожженных было двести или двести пять человек. (Впрочем, называют и другие цифры.) Крепость по приказу папы была срыта, что не оставило нам возможности лицезреть ее оригинал, но лишь дубликат, построенный в XVII веке. Впрочем, и от дубликата остались к настоящему времени одни руины, всем своим бесформенным видом как бы предупреждающие о тщетности попыток разгадать тайну популярного движения.

А в том, что тайна существует и по сей день остается нераскрытой, нет никакого сомнения. Причем заключается она отнюдь не в традиционном, набившем оскомину вопросе, куда делись сокровища, будто бы вынесенные из крепости четырьмя ее защитниками за день до роковых событий. Точнее, не только в этом вопросе. Кем на самом деле были катары, в чем подлинная суть их учения и деяний — вот что не дает покоя. Думается, от ответа на эти вопросы напрямую зависит и возможность раскрытия тайны сокровищ (или реликвий).

Вроде бы все здесь уже разложено по полочкам. Кажется невозможным, что после стольких лет скрупулезных исследований что-то могло ускользнуть от внимания ученых. И все же остается ощущение какой-то недосказанности, смутное предчувствие того, что мы столкнулись с чем-то большим, чем специфический феномен юга Франции и севера Испании XII–XIII вв. Не верится в россказни о «ереси» местного розлива. Слишком уж обширные связи и аналогии обнаруживаются у катаризма с другими религиозными доктринами и движениями, не исключая даже современных. Это и мучает подспудно исследователей, заставляя их вновь и вновь обращаться к этой теме.

Не Сизифов ли это труд? Трудно поверить, что факты, некогда ускользнувшие от внимания, увидят свет после восьми веков забвения и замалчивания. Но нет ничего тайного, что не стало бы явным. Если не осталось фактов — остались противоречия в трактовках. Они-то и станут нашей путеводной нитью.

А противоречий в сведениях о катарах хоть отбавляй. Уже само употребление понятия «ереси» по отношению к этому явлению вызывает вопросы [3]. Со многими вещами оно не стыкуется. Например, с массовостью движения, которое только во Франции охватывало огромные территории, неподвластные короне. Можно ли считать еретиками проповедников, под влиянием которых находилось или хотя бы симпатизировало им население практически всего северного Средиземноморья, включая западные склоны Пиренеев? (И даже это не все. Влиятельные общины катаров существовали в Италии, Германии, Англии, Фландрии, Греции и других европейских странах. Катарами были боснийцы. Вообще же Балканы были охвачены учением богомилов, отличающимся от катаризма, пожалуй, только названием.)

Не слишком ли большие масштабы для ереси?

Уже одно это обстоятельство заставляет поверить скорее в еретичность католицизма, чем катаризма. В этом же убеждает отнюдь не мимолетный характер присутствия учения на указанных территориях. Его, конечно, стараются загнать в узкие временные рамки, пытаясь убедить нас в том, что оно распространилось во Франции буквально перед началом альбигойских войн [4]. Вспыхнуло-де, как огонь, охвативший вязанку сухого хвороста, и так же быстро погасло. Такова позиция официальной церкви, и она вполне понятна. Ей, конечно же, хочется представить ка-таризм в качестве досадного недоразумения в сравнении с освященным веками католицизмом. Так, наверное, поступают с побежденными все победители. Vae victis! [5]

Между тем некоторые источники упоминают о ката-ризме как о стародавнем учении местного происхождения. А по свидетельству монаха Эвервина из Штайнфель-да, сами катары считали свое учение чрезвычайно древним, полагая его родиной Древнюю Грецию [6].