Обреченный царевич - Михаил Попов Страница 2

Молитва мальчика прервалась сама собой. Он хотел было вскочить и броситься вдоль по тропинке, что шла по хребту дамбы к дому, но этот, в тростнике, замер и тем обессилил ноги молившегося. Он даже голову боялся повернуть в ту сторону.

Крокодил!

Как он мог попасть в дворцовый канал?! Мальчику приходилось видеть, как на главном водозаборе стражники отгоняют обратно в реку желтобрюхих тварей, пытающихся проскользнуть в охраняемые воды. И всегда боялся, что какому-нибудь из чудищ удастся перехитрить или пересилить ко́пья. Решился бы он прийти сюда, зная, с кем ему придется повстречаться?

Может, все-таки броситься изо всех сил к дому?

Но невидимый крокодил успеет выскочить наперерез. Мальчик не раз видел, как шустро они могут бегать по суше, когда им нужно. Крокодил специально устроился в том месте, откуда удобнее всего напасть. Он уже увидел, что ему нечего бояться, здесь нет людей с оружием, один только мягкий, обнаженный ребенок, и бежать ему некуда.

И тут раздался из кустов голос:

– Как зовут тебя, мальчик?

Голос был низкий, как бы шершавый и немного неправильный. Могло показаться, что это не только не египтянин, но и не человек. Мальчик не знал, следует ли ему отвечать, но сказал:

– Меня зовут Мериптах.

– Как тебя звали прежде?

– Я давно ничем не болел, поэтому мое имя не менялось.

– Кто твой отец?

– Мой отец Бакенсети, он князь Хут-ка Птаха, правитель нома Зайца.

– Это его дворец там, в конце дамбы?

– Это его дворец. Есть еще один, на северном краю города, и еще есть два дворца, один на острове, другой на берегу озера Фаюме. Мой отец Бакенсети любезен сердцу фараона и чтит его в своем сердце, и лежит перед ним ниц. И недавно пожертвовал храму Сета новые заливные пастбища.

– Да, твой отец чтит своего господина.

Крокодил говорил медленнее, чем человек, что и понятно ввиду громадных челюстей, через которые ему приходилось выпускать слова. Что-то дрожало и таяло в груди Мериптаха, когда он слышал этот голос, и он готов был рассказать много такого, чего ни за что бы не стал сообщать первому встречному, окажись он даже важным господином.

– Что же ты тут делаешь один в такую пору?

Мальчик сказал, что молился о том, чтобы поскорее показалась на небе звезда Сопдет и начала прибывать река. А потом, безо всякого перехода, поведал, что у него сегодня был хороший день, вместе со своими приятелями Бехезти и Рипу, сыновьями дворцового повара и шорника, он охотился на хитрых болотных куликов с помощью деревянной пращи и всех превзошел в меткости; а еще учитель Неферкер похвалил его при всех в «Доме жизни» за то, что он отличился и в писании, и в счете. Он давно уже превзошел и тех учеников, что приходят в «Дом жизни» по утрам, и тех, что живут там постоянно. Он хотел добавить, что постоянные ученики готовятся стать княжескими писцами, а он превзошел их не только в египетском, но и… Однако решил, что крокодилу эти подробности не интересны.

– Ты любознателен, Мериптах, сын Бакенсети, – выдохнуло чудовище в кустах.

И мальчик умолк, и ему стало еще страшнее, чем было. Пока он говорил, то был уверен, что его прямо сейчас не съедят. Что будет теперь? Повернуться лицом к кустам было по-прежнему страшно. Прозвенело несколько мгновений полной тишины, про которую мальчик совсем уже не знал, что думать. Было только ясно, что крокодил не сделался ни дальше, ни ближе, ибо не донеслось ни единого шороха. Может, он думает, когда так тихо?

– Не хочешь ли ты отправиться со мною, Мериптах? Я покажу тебе настоящие чудеса, все страны и все царства. Ты увидишь такое, о чем твой учитель даже не слыхал.

Голос звучал еще глуше и тяжелее, чем прежде, словно чудовище говорило через силу. Мериптах решился возразить этому, казалось, полностью над ним властвовавшему голосу. Нет, конечно, не возразить, а лишь жалобно попросить не настаивать на этом заманчивом предложении, ибо остались у него еще важные дела. И во дворце, и в храме Птаха, где ему доверено присматривать за солнечными часами, остались у него друзья, уже упоминавшиеся Бехезти и Рипу, и еще делатель глиняных свистулек Утмас, лучший друг. И главное, он очень не хотел бы огорчать свою красавицу матушку и великолепного щедрого отца и пугать их своим исчезновением, столь похожим на неблагодарность.

Заросль прошелестела:

– Ты любишь отца и мать?

– Люблю, люблю и очень люблю, – залепетал первый ученик «Дома жизни», чувствуя, что нащупал ту ниточку, цепляясь за которую, может быть, ему удастся выскользнуть из страшных челюстей. – Люблю так, как никто не любил, и почитаю, и не оставлю заботами ни в этой жизни, ни в лучшей.

Было несколько секунд беззвучной звездной черноты, потом тяжелое тело стало молча, хотя и шумно, отползать в глубину тростника, угроза стала уменьшаться в размерах. И почти сразу же Мериптах услышал, как несутся к нему по дамбе стражники, топоча каменными пятками и гнусаво по-ливийски причитая: «Куда удалился наш маленький господин?! Куда удалился наш маленький господин?!»

Когда Мериптаха тронули за холодное, мокрое от лунного пота плечо, он потерял сознание.

2

Услышав новость, Птахотеп, верховный жрец храма Птаха в Мемфисе, пришел в замешательство, временами переходящее в ярость. Итак, ОН явился. Не только не испросив формального разрешения настоятеля мемфисского храма, но даже не известив о своих, ни на что не похожих, намерениях. О том, что ладья Амона причалила к берегу в устье большого Львиного канала (дальше у Нила не было сплошного глубоководного русла) и пешая процессия фиванцев во главе с верховным жрецом Аменемхетом направляется по ночным дорогам к святилищу Ра, Птахотепу сообщили лазутчики из отряда Небамона, с некоторых пор наводнившие окрестности города.

Подняли верховного жреца с постели прямо посреди ночи, благо он и не спал. По забавному стечению обстоятельств бессонные мысли Птахотепа и так уже были заняты фиванским гостем. Он виделся ему в самых разных образах: и в качестве могущественного друга, и в качестве столь же могущественного врага, в качестве губителя всех тайных планов Птаха и служителя его Птахотепа, и в виде ловко обведенного вокруг пальца, пожираемого бесплодной гордыней безумца. Жизнь последних месяцев давала основания и пищу для самых замысловатых построений и самых удивительных видов на будущее. Вот только в качестве внезапного соседа, необъявленного гостя Птахотеп не мог себе представить верховного жреца фиванского храма Амона-Ра. Тот, чьи шаги ты не можешь предугадать, сильнее тебя.

Теперь Аменемхет находится рядом, где-нибудь в полутысяче локтей в сторону пустыни. Там на земле, принадлежащей храму Птаха, расположено небольшое гостевое святилище Ра. Таких множество по всей стране, дабы жрецы этого столь почитаемого бога могли жертвовать ему и возносить хвалы повсюду, в какой бы части Черной Земли они ни оказались. Несколько лет назад Аменемхет объявил, что Амон – это фиванское имя Ра. Амон и Ра – это одно. Никто не посмел возразить в ответ на эту наглую выходку. И что же, теперь фиванский храм накладывает руку на имущество, которое никогда не принадлежало ни его богу, ни богу этого города. И так обстоят дела повсюду, и все меньше желающих открыто противодействовать. И даже сидящий в Аварисе фараон, главный пастух страны, делает вид, что ничего страшного не происходит. Просто бодаются два буйвола из его стада.