Ласточка-звездочка - Виталий Семин Страница 2

Все это он знал, но так приятно было, сидя на диване, тихо ужасаться размерам огромного животного или даже считать эти размеры недостаточно устрашающими и каждый раз, заново открывая знакомую страницу, ожидать, что тигру немного прибавится длины.

Налюбовавшись хищными кошками, Сергей читал что-нибудь о голубых китах или о кашалотах и прислушивался к тому, о чем спорили за столом. А за столом обязательно спорили, и это делало Брема, «Тиля Уленшпигеля» или «Гулливера у великанов» еще более увлекательными и интересными.

Спорщики обычно делились на два лагеря, которые возглавляли отец Сергея и дядя Ефим. Оба они были людьми крайних мнений, крайних темпераментов и просто не выносили друг друга.

Отец Сергея был на редкость правильный человек. Настолько правильный, что Сергею ни разу в жизни не удалось достигнуть уровня, который чем-нибудь не оскорблял отца. Отца оскорбляло слишком многое — плохо завязанный галстук, пятно на рубашке, царапина на колене, четверка, а не пятерка в дневнике. Он как-то сразу, мучительно крупным планом видел все это и долго переживал. И плохо завязанный галстук и испачканную рубашку он как-то умел связать с чем-то большим… Сам он был безупречно аккуратен и бережлив, никогда не опаздывал на работу, ежедневно читал не меньше трех газет — одну областную и две центральные — и каждому слову, напечатанному в них, верил самозабвенно. Он все видел глазами газет, вместе с ними ненавидел и радовался и даже говорить старался языком газет.

Сергей тоже верил всему, что печаталось в газетах, хотя сам читал их очень редко, тоже старался при случае щегольнуть газетной фразой, но ему всегда становилось неудобно, когда за обеденным столом отец вдруг начинал:

— Вы читали, что делают эти уж поистине («уж поистине» отец вставлял от себя) империалистические хищники, наши уважаемые друзья-враги господа англичане? Таскают из огня каштаны чужими руками.

Последнее время отец особенно яростно поносил англичан.

Отцу отвечал дядя Ефим. Сухонький, маленький, подвижной, в шестьдесят лет ходивший на охоту и бесстрашно ночевавший на земле, никогда не улыбавшийся, — казалось, его постоянно терзают воспоминания о какой-то тяжелой утрате, — Ефим звонко и выразительно стучал себя пальцем по лбу.

— Го-ло-ва, — подчеркивая каждый слог, назидательно произносил он, — человеку дается, чтобы думать са-мо-му! Так я говорю? — И он обводил всех требовательно-вопросительным взглядом, под тяжестью которого всем — особенно ежилась тихая, уступчивая тетка — становилось неуютно. — А мы, — кивок в сторону отца Сергея, — вчера плевали на немецких фашистов, а сегодня у нас с ними договор, и мы предаем анафеме англичан. — Ефим разводил руками и вдруг выстреливал, пугая Сергея, резкое и угрожающее: — Ну?!

— Тише, Ефим Иванович, пожалуйста, тише! — пугалась тетка, и Сергей замирал, ожидая услышать что-то особенное, о чем так запросто на уроке или на улице не услышишь.

Но в этот момент двоюродный брат подмигивал ему. Женя никогда не принимал участия в споре, он только улыбался на особенно едкие замечания Ефима и тотчас подмигивал Сергею. И Сергею эти подмигивания были необычайно приятны: они говорили ему, что его взрослый, умный и начитанный брат куда ближе к нему, чем к этим уже явно стареющим спорщикам.

Женя никогда не досиживал до конца обеда. Вызывая восхищение Сергея своей мужественностью, он отказывался от сладкого. «Мама, — мягко останавливал он всегда обеспокоенную качеством своей стряпни Сергееву тетку, — все в порядке. Вкусно. Но ты же знаешь, я этого не ем». И уходил на тренировку. Летом — на реку, зимой — на каток. Женя был разносторонним спортсменом — он входил в десятку лучших байдарочников Союза, а на городских и областных соревнованиях по необходимости выступал от своего завода и как боксер, и как бегун, и как фехтовальщик.

Брат уходил, а Сергей опять садился на диван и снова погружался в полный тайны и опасности, гремящий папиросной бумагой прокладок, пахнущий типографской краской мир Брема или в потрясающие приключения Гулливера…

Когда Сергей, протерев мягкой тряпочкой кожаное седло и черные лакированные трубки рамы, выводил велосипед из квартиры, мама придержала дверь. На лестнице велосипед упруго подпрыгивал, отсчитывая каждую ступеньку мелодичным позвякиванием никелированного звонка. Велосипеду, как и Сергею, хотелось скорее на улицу, и он изо всех сил тянул своего хозяина вниз.

Во дворе, став на одну педаль, Сергей объехал вокруг большой цветочной клумбы и направился к подворотне.

В подворотне он столкнулся с Сагесой.

— Прокачусь? — сказал Сагеса, властно положив свою темную руку мастерового на руль.

— Не-е… — смутился Сергей, оттого что ему приходилось отказывать Сагесе.

— Жалеешь?

— Когда это было? — растерялся Сергей.

Его всегда повергала в трепет Генкина манера величественно произносить самые обыкновенные слова.

— А почему?

— С родителями еду.

— А! — сказал Сагеса и отпустил руль.

Все-таки при солнечном свете законы дворового братства действовали с меньшей силой, чем вечером.

— Вечером приеду — тогда, — пообещал Сергей.

— Э! — зевнул Сагеса. — Славку не видел? С кем бы на реку сходить?

Сагесе было скучно. Тяжелый день воскресенье — все родители дома, никого во двор не дозовешься. Да и звать не очень-то удобно: крикнешь, а из окна выглянет грозный папаша.

— Слышь, — говорит Сагеса, — покричи Сявону, а то я что-то охрип.

Сергей понимает — Сагеса ловчит, но послушно складывает ладони рупором.

— Сявон! — вполголоса кричит Сергей, а Сагеса поспешно отступает в тень.

В это время из подъезда выходят отец и мать Сергея.

— Ну, будь здоров, — говорит Сергей Сагесе с некоторым облегчением.

— Будь, — кивает Сагеса и, дождавшись, когда отец и мать Сергея подошли поближе, сгибается в преувеличенно вежливом поклоне. — Здравствуйте, Александр Игоревич, здравствуйте, Зинаида Алексеевна!

Все взрослые во дворе считали Сагесу исключительно воспитанным молодым человеком, и он изо всех сил зачем-то поддерживал эту репутацию. Впрочем, Сагеса года на два был старше большинства своих товарищей и уже задумывался над вопросами, которые сверстникам Сергея еще не приходили в голову. Школьная учеба ему не очень давалась, ремесленное училище, в котором он пробыл год, не понравилось. Дисциплины много. Теперь он примеривался, куда бы поступить на работу.

— Здравствуйте, Геннадий, — кивнул отец. Всем приятелям Сергея, даже самым младшим, он упорно, несмотря на протесты Сергея, говорил «вы».

Сергей поморщился. Он знал, в какое глупое положение ставит себя отец, говоря Сагесе «вы».

— Па, — сказал он, когда они вышли на улицу, — никто не говорит Сагесе «вы».

— Почему? — поднял брови отец. — Разве он плохой юноша?