Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910-1918 - Джордж Уильям Бьюкенен Страница 2

Если я придал этой книге форму мемуаров и рассказал о себе значительно больше, чем намеревался вначале, то ответственность за это лежит на моем друге Эдмунде Госсе, великом мастере критики. Он проявил такой интерес к моей работе и так убедительно доказывал мне значение личности автора, что я вынужден был переписать несколько глав, чтобы угодить его жажде «присутствия личности». И хотя мне так и не удалось уговорить его вдохнуть жизнь в мою бедную прозу волшебным прикосновением своего пера, он оказал мне столь необходимую моральную поддержку, за которую я всегда буду ему благодарен.

Джордж У. Бьюкенен

25 января 1923 г.

Хотя о дипломатах, в отличие от поэтов, нельзя сказать, что ими рождаются, а не становятся, я могу, в определенном смысле, утверждать, что был рожден на дипломатическом поприще. Я родился в Копенгагене, в здании дипломатического представительства, возглавляемого в тот момент моим отцом. Он начал свою карьеру при лорде Стратфорде де Редклифе, после того как тот был в 1825 году назначен послом в Константинополь. Полвека спустя, в апреле 1876 года, когда передо мной открылись двери дипломатической карьеры, «великий эльки» не обошел этот факт своим вниманием: он пригласил меня к себе и благословил, пожелав мне удачи на жизненном пути. Поразительно красивый, несмотря на свои девяносто лет, он все еще сохранил прежнюю властность, благодаря которой, плохо это или хорошо, он так долго оставался одним из самых влиятельных людей в Оттоманской Порте.

В мое время для поступления на дипломатическую службу необходимо было сдать квалификационный экзамен, не требовавший от кандидатов особого напряжения умственных способностей, но в то же время работа, которую поручали новоиспеченным атташе во время предварительной подготовки в министерстве иностранных дел, носила чисто канцелярский характер – снятие копий с официальных донесений, шифровка и дешифровка телеграмм. Компенсацией за это были новизна и возможность быть допущенным за кулисы и наблюдать за работой дипломатии изнутри, особенно тогда, когда восточный вопрос лишь неясно маячил на горизонте и когда князь Бисмарк составил свой знаменитый Берлинский меморандум [2] без предварительной консультации с правительством ее величества. Я помню, что пренебрежение, выказанное этим поступком князя Бисмарка ее правительству, так оскорбило королеву, что она дала выход своему гневу в следующей записке, которую я прочел в то время в берлинской диппочте: «Князь Бисмарк обращается с Англией как с третьестепенной державой, и от этого у королевы кровь вскипает в жилах».

Я прослужил в министерстве иностранных дел всего несколько недель, когда мой отец, чей срок пребывания на посту посла в Вене подходил к концу, попросил, чтобы меня прикомандировали к его посольству. Для молодого атташе Вена в те времена была чудесным городом, особенно если он как сын посла имел доступ в высшее общество, где или были на «ты» со всем миром, или почти не привлекали к себе внимания. Венцы так любили танцевать, что я помню бал у князя Шварценберга, начавшийся в одиннадцать часов утра и закончившийся лишь в шесть вечера; но к танцам, которые дозволяли мода и этикет тех дней, нужно подходить с совершенно другими мерками, чем к современным фокстротам. На дворцовых балах даже вальсы были запрещены как непристойные. На каждом балу существовала специальная комната – Comtessin Zimmer, [3] куда был закрыт доступ замужним женщинам. В таких комнатах девушки болтали со своими партнерами в перерывах между танцами, зорко и ревниво присматривая, чтобы ни одна из их слабых духом сестер не переступала границ самого невинного флирта.

Расписание, кто с кем танцует, делалось вперед на весь сезон, поэтому на каждом балу партнеры, с которыми предстоит танцевать, были известны заранее, и если кто-то из них не мог по каким-либо причинам прийти на бал, он должен был подыскать себе замену.

Но, несмотря на все эти старомодные привычки и обычаи, я навсегда сохраню самые приятные воспоминания об австрийском обществе, о его доброте и щедром гостеприимстве, и о том, что венцы называют словом Gemьtlichkeit (нем. уют), которому нет эквивалента в английском языке. Кроме радостей светской жизни Вена той поры могла похвастаться множеством превосходных театров – бесконечного источника наслаждений для такого страстного театрала, каким был я. Бургтеатр в то время располагался еще в старом помещении, примыкающем к дворцу, где, несмотря на небольшие размеры, актеры чувствовали себя уютней и свободней, чем в более просторном и помпезном здании, выстроенном несколько лет спустя. Такие мастера драматического искусства, как Зонненталь и фрау Вольтер, были тогда в зените своей славы. Они и вся труппа, в которую входило множество превосходных артистов, делали Бургтеатр достойным конкурентом знаменитому французскому театру на улице Ришелье.

Но жизнь кипела не только в Вене. Осенью мы с отцом часто ездили на охоту в замок Гёдоллё, недалеко от Будапешта, где даже ничтожный атташе вроде меня мог непосредственно общаться с императором и императрицей, [4] а также со злосчастным кронпринцем Рудольфом. На охоте можно было встретить графа Андраши и ряд других венгерских магнатов, так что мой отец совмещал удовольствия с интересами дела, и по вечерам я по большей части был занят тем, что зашифровывал результаты его бесед с императором и канцлером. Но взгляды всех участников охоты были постоянно прикованы к императрице, с ее лучезарной красотой, великолепной посадкой на лошади и изумительной фигурой. Лошади и забота о своей фигуре составляли два самых главных интереса ее жизни, и ее любовь к искусству верховой езды заходила так далеко, что она даже упражнялась в выездке в своей частной школе верховой езды в Гёдоллё.

Лошади были любимой темой ее разговоров, и однажды моя мачеха, не питавшая уважения к важным персонам, после того как ей пришлось довольно долго выслушивать все, что императрица могла сказать об этом предмете, сухо заметила: «Думает ли ваше величество о чем-нибудь, кроме лошадей?»

История не сохранила ответа императрицы, но полагаю, что после этого разговор завершился очень скоро.

Прослужив год в качестве атташе в Вене, я вернулся в министерство иностранных дел и в 1878 году был назначен третьим секретарем в Рим, где проработал счастливых полтора года под руководством самого лучшего и внимательного из всех начальников – сэра Августа Пэджета.

Рим будет всегда завораживать всех, кто окажется в его стенах, но сорок пять лет назад это был еще более чарующий город, чем сегодня. Он тогда еще не стал типичной современной столицей и в большой степени оставался Римом папских времен. Новый город, который сегодня окружает старый Рим, тогда еще только зарождался. Красивые окрестности виллы Людовизи не превратились еще в бесчисленные улицы с безликими домами. Строитель не наложил еще святотатственной руки на область Кампанья, тянувшуюся почти до самых стен. Раскопки в Форуме, добавившие столько интересного к нашим познаниям Античности, тогда только лишь начинались, но с чисто эстетической точки зрения Форум был живописнее, чем сейчас.