Мария Каллас - Клод Дюфрен Страница 2

Какое чувство испытывал зритель, впервые увидевший Каллас? Несмотря на то, что с того незабываемого вечера прошло немало лет, я как сейчас помню ее появление в «Норме»; она приняла участие в первой полной постановке этой оперы на сцене парижского театра «Гранд-опера». И дебют певицы в этой роли стал событием в музыкальном мире. К тому времени Мария давно находилась на пике славы, но уже несколько лет среди ее поклонников ходили тревожные слухи, что голос певицы звучит уже не так божественно, как в пятидесятые годы. Как никто другой осознавала это и сама певица. Мне несказанно повезло. Не имея возможности попасть на первое представление, я по чистой случайности оказался среди зрителей на четвертом спектакле. Был июньский субботний вечер, собиралась гроза, но во дворце Гарнье воздух был насыщен электрическими разрядами отнюдь не из-за приближавшейся непогоды. Собравшаяся в зале публика с нараставшим волнением ожидала появления своего кумира. И вот на сцену выходит она, ее движения неторопливы и не по-театральному скупы. Я отлично помню, как в моих ушах вдруг смолкли все звуки, и я не слышал, что и как она поет… Я только смотрел на нее; я следил за каждым ее жестом; мой взгляд следовал за ней, куда бы она ни передвигалась по сцене; я старался разглядеть переменчивое выражение ее лица; да, я пожирал глазами драматическую актрису вместо того, чтобы слушать певицу… Я отчетливо помню, как охватившее меня странное волнение мешало мне воспринимать ее голос; я ощущал всю нереальность происходившего, в то время как все мое существо постепенно наполнялось счастьем, будто в него, словно в сосуд, вливался волшебный эликсир… Без сомнения, и все сидевшие в зале люди, так же как я, полностью лишившийся объективности, погрузились в сказочную атмосферу, оказались под воздействием каких-то колдовских чар… И если Каллас обладала такой силой внушения, если одним только своим присутствием на сцене она была способна раздвинуть границы реального мира и повести за собой зрителя в царство, ключ от которого находился в ее руках, разве это не было свидетельством ее магической власти над людьми?

Сколько времени я восторженно не отрывал от нее глаз, не могу сказать. Вдруг ее голос коснулся моего слуха; его тембр, тональность, теплота не походили ни на какой другой голос в мире; каждый его звук будто имел крылья и возносился к небесам. Этот голос манил зачарованных слушателей к далеким неизвестным мирам, они внимали ему, затаив дыхание, опасаясь только одного, что чары внезапно развеются и сладкая сказка закончится…

Лишь некоторое время спустя я пришел в себя и опустился с небес на землю, а именно в зал «Гранд-опера», и тут только увидел Аристотеля Онассиса, занимавшего кресло по-соседству с Грейс, принцессой Монако, и вдовой Ага Хана. Совсем близко от меня сидели Чарли Чаплин в окружении нескольких представителей своих многочисленных отпрысков, трое или четверо министров, один из которых, на мой взгляд, совершал в этот момент государственное преступление — спал сладким детским сном; наконец, в зале было много иностранцев, что давало повод акулам пера с полным правом возвестить миру о том, что в «Гранд-опера» в тот вечер собрался весь Париж…

Все эти лица я видел словно сквозь пелену тумана, ибо все мое внимание — и это меньшее, что я могу сказать, — было поглощено зрелищем, то есть исполнительницей главной партии… И, наконец, я понял, каких усилий стоило Каллас оставаться на сцене блистательной «Нормой» до самого конца спектакля. До последнего акта она с упорством своих предков, героических участников марафонов, преодолевала себя на грани срыва голосовых связок; и только в последней сцене, пытаясь взять слишком высокое «до», она ввергла некоторую часть публики в глубокое уныние… Однако осталась другая, не столь многочисленная, но агрессивно настроенная часть зрителей, пришедшая в театр с единственной целью — растерзать свою укротительницу… В зале раздались крики, свист; казалось, что люди выплескивали наружу всю годами копившуюся ненависть и ничем не прикрытое злорадство. И тогда Каллас сделала жест, достойный королевы: она повернулась лицом к дирижеру оркестра и подала ему знак повторить музыкальный фрагмент, на котором сорвался ее голос… Никогда еще, насколько мне известно, оперный исполнитель не делал ничего подобного… Словно цирковой акробат, который после неудачного прыжка требует убрать страховочную сетку, чтобы совершить вторую попытку исполнения смертельного номера, Каллас бросила вызов своим недругам, так же как доброжелателям… На этот раз она легко и чисто взяла злополучную ноту, показав чудеса исполнительской техники, как в лучшие дни своей певческой карьеры… Публика по достоинству оценила поступок певицы, и я не помню, сколько времени зрители отбивали себе ладони и надрывали голосовые связки, выкрикивая имя Марии…

Между тем столь успешный финал отнюдь не заткнул рты недругам певицы. В театральном фойе разгорелись нешуточные споры, не обошлось и без потасовок… Рядом со мной две прелестные барышни таскали друг друга за волосы. Чуть подальше парочка весьма непривлекательных и отнюдь немолодых особ отчаянно обменивалась пинками… Даже Ив Сен-Лоран не остался в стороне от всеобщего выяснения отношений и, вступив на защиту своего кумира, ввязался в драку!

Если я взял на себя смелость поделиться с вами воспоминаниями о Каллас, то только потому, что в глубине души я ощущаю ее постоянное присутствие.

Прошло несколько дней, и в ответ на мою просьбу об интервью она приняла меня в своей роскошной квартире на улице Пасси. С самым непринужденным видом певица ответила на все мои вопросы, не уклонившись ни от одного из них; с присущей ей страстностью во всем, что касалось ее творчества, она раскрыла мне глаза на то, в чем состояла суть «вокального ремесла», рассказала о проблемах, которые порой возникают у оперного исполнителя. Каллас не обошла молчанием и знаменитый вечер в парижской «Гранд-опера»; с улыбкой она упомянула произошедший с ней инцидент, словно хотела свести его к простой случайности. Однако в ее глазах — надо признать, что в тот вечер она была дьявольски хороша собой — я прочитал скрытую тревогу… Многие годы спустя, узнав о ее внезапной кончине, я вновь вспомнил наш давний разговор и промелькнувшее в ее глазах отчаяние, на секунду омрачившее лицо певицы; и мне показалось, что я понял одну из причин ее скоропостижного ухода.

Время от времени я так или иначе встречался с ней, конечно, прежде всего, когда она выступала на сцене. Также мне удавалось видеться с Каллас на многочисленных светских раутах, куда она зачастила после знакомства с Онассисом. И всякий раз после встречи с ней у меня оставалось одно и то же впечатление: королева, перед которой склоняли голову, женщина, вошедшая в легенду еще при жизни, тщательно скрывала от всех свою тайну — ей никак не удавалось обрести счастье на этой земле.

Со временем это впечатление переросло в уверенность, что и подвигнуло меня на написание этой книги; мне захотелось открыть миру женщину, которая предприняла титанические усилия, чтобы под театральной маской спрятать свое истинное лицо. И все же читатель неизбежно увидит в ней прежде всего актрису.

Как и где появилась на свет эта уникальная певица? Из какого материала ее вылепил Господь Бог, чтобы даровать ей гениальность? В результате какого таинства явилась миру оперная дива? Мы не перестаем удивляться тому, что потрясшие наше воображение герои имели папу, маму, такое же детство, как и все обычные люди; они получали подзатыльники, ели конфеты, учились грамоте. Нам же хочется верить в чудеса, и потому мы считаем, что о появлении на земле гениального человека должны возвещать фанфары и трубить во все трубы ангелы, а добрые феи по сказочной традиции склоняться над его колыбелью. Увы, в жизни ничего подобного не происходит! Наши мечтания остаются только мечтаниями…