Скрещение судеб - Мария Белкина Страница 2

Она не сразу дала согласие выйти замуж, плохо представляя себя женой и матерью.

Но была зачарована тарасенковскими знаниями поэзии, его добрым и приветливым нравом. Она не знала его критических статей: социалистический реализм, о котором он писал, был ей абсолютно безразличен, как и всеобщее увлечение Маяковским. Они поселились в маленьком доме на Конюшках вместе с ее отцом и матерью. Именно туда Тарасенков принес всю свою огромную коллекцию поэзии начала XX века.

Конец лета, осень 1940 года, весна 1941-го прошли в доме Тарасенкова и Белкиной под знаком Цветаевой. Встречи, разговоры, прогулки. Но Тарасенков в это время учился на курсах военных корреспондентов, а ранней весной 1941 года его и Гроссмана командировали в Прибалтику писать об участниках боев с белофиннами. Тарасенков вернулся в Москву почти к самому началу войны. Мария Иосифовна эвакуировалась с сыном и родителями в Ташкент, но в начале 1942 года вернулась в Москву, а затем устроилась корреспонденткой в Совинформбюро. Дошла почти до Берлина. Участвовала в вылетах так называемых «ночных ведьм» – летчиц знаменитых «У-2».

После войны она стала совсем другой. От туберкулеза в 1946 году умер отец. Она увидела трагедию и унижения близких ей друзей во время кампании борьбы с космополитами. Ужасалась тому, как ее муж мечется между любовью к поэзии, в частности к Пастернаку, и необходимостью писать о нем разносные статьи. После ранней смерти мужа в 1956 году (ему было 46 лет!) ее жизнь началась с белого листа, она осталась главой маленькой семьи – с матерью и сыном, именно тогда окончательно оформился ее твердый характер и обостренное чувство справедливости. Она много ездила по стране, писала очерки, печаталась в «Новом мире» Твардовского. Исполнила мечту Тарасенкова и сделала на основе его собрания книг библиографический труд «Русские поэты XX века. 1900–1955». Но главное было впереди. Она помнила, что встреча с Цветаевой, может быть, самое важное, что случилось в ее жизни.

В предисловии она рассказывала: «Писалось “Скрещение судеб” в те годы, когда никакой надежды на то, что книга может быть издана в России, в тогдашнем СССР, не было, писалось в стол. Это был конец семидесятых – восьмидесятые годы. Тогда произведения Солженицына, Сахарова ходили из рук в руки в самиздате или изданные за рубежом, и за чтение и хранение этих книг, да и за романы Набокова или за “Доктора Живаго” могли посадить и – сажали! Тогда шли процессы над инакомыслящими, их держали в тюрьмах, в психиатрических больницах, высылали из страны. Тогда, в восьмидесятых, мы все в отчаянии и страхе за Андрея Дмитриевича Сахарова, прильнув к радиоприемникам, ловили “голоса”, надеясь хоть что-то узнать, как он там, в ссылке в Горьком».

«Скрещение судеб» было опубликовано в 1988 году в издательстве «Книга». Успех был оглушительный. Сразу же появилось несколько пиратских изданий, бороться с которыми Белкина не стала. Книга многократно переиздавалась. Началось ее шествие по миру. Она вышла на немецком языке во Франкфурте-на-Майне двумя изданиями, на французском в Париже. Была переведена в Польше, Италии. Раскрывались архивы, и приходилось дописывать все новые и новые главы. К счастью, Марии Иосифовне была дарована длинная жизнь – 96 лет. Она даже успела доработать издание после 2000 года, когда стали открыты архивы Цветаевой в ЦГАЛИ. Сегодня мы держим в руках окончательный текст книги, которую Мария Белкина подготовила в 2007 году, но увидеть уже не смогла. Она ушла из жизни в январе 2008 года. Ее книга осталась одним из самых лучших памятников Марине Цветаевой и ее семье.

Судьбе угодно было распорядиться так, что Цветаева трижды прошла через мою жизнь. Первый раз – ее стихи, она сама, живая, сущая во плоти. Это было в 1940–1941 годах. Потом минуло много лет, и в 1955-м, в начале сентября, вернувшись из Туруханской ссылки, порог нашего дома – уже не в Конюшках, где бывала Марина Ивановна, а в Лаврушинском – переступила Аля, Ариадна Сергеевна Эфрон, дочь Цветаевой. И ожила Марина Ивановна в разговорах с Алей, в ее рассказах, в наших воспоминаниях о тех уже минувших днях, когда мы с моим мужем Тарасенковым встречались с Цветаевой и ее сыном.

И снова шли годы, шла жизнь, и непосредственность и острота этой второй встречи с Мариной Ивановной таяли и уходили туда, в далекое вчера, которое неумолимо становилось историей.

Аля, Ариадна Эфрон, блестящий литератор, художница, посвятила оставшиеся годы своей жизни всецело наследию матери. Она была одержима стремлением открыть Цветаеву российскому читателю, который в те годы и имени этого еще не слышал! Сделать достоянием всех то, что было известно лишь узкому кругу любителей поэзии, да и то главным образом в списках. Подобное по тем временам представлялось почти немыслимым – биография поэта, творчество выпадали из дозволенного… Но «с чисто цветаевским упорством», – как говорила потом Ариадна, – преодолевая все препятствия, чинимые на ее пути партчиновниками от литературы и цензорами всех мастей и рангов, стихи и проза Марины Ивановны начинали пробиваться в советскую печать. В 1961 году была, наконец, издана – с третьей попытки, истонченная до предела, – книжечка ее стихов, а в 1965-м, в большой серии «Библиотеки поэта», – том стихов. Это была уже сенсация! Потом «Мой Пушкин», потом «Просто сердце», потом… Но до тех дней, когда Цветаева завладеет миллионами сердец, когда станет одним из самых читаемых поэтов в стране, – Аля не доживет. Правда, это будет уже совсем иная Россия. А в той, советской России, в СССР, сколько душевных сил потратит она, сколько унижений и обид стерпит, открывая Цветаеву! Она еще успеет оставить нам прекрасные воспоминания о матери. В 1975 году жизнь ее оборвалась…

И тогда я стала составлять ее посмертный сборник (он будет издан только в 1989 году!), решив включить в него и ее письма, которые сами по себе являются литературными произведениями. Мне пришлось прочитать сотни ее писем к друзьям и знакомым, а они были и моими друзьями и знакомыми. А затем мне была предоставлена возможность познакомиться с архивом покойной сестры мужа Цветаевой Елизаветы Яковлевны Эфрон, и еще я помогала разбирать архив самой Али.

И волею случая или волею неизбежной закономерности произошло так, что Марина Ивановна встала на моем жизненном пути в третий раз. Теперь уже в своих письмах, в письмах Али, Мура, в письмах мужа своего Сергея Яковлевича, с которым мне так и не довелось встретиться; в фотографиях, в документах. А потом я вспомнила и о ящиках письменного стола Тарасенкова, которые не были разобраны до конца, и о своих давних и забытых записях, которые я вела от случая к случаю, просто так, не помышляя о том, что стану когда-либо писать о Цветаевой. Да и теперь еще не помышляла, но по странному стечению обстоятельств в те годы после смерти Али ко мне с какой-то неукротимостью стали стекаться все новые и новые сведения о жизни Марины Ивановны, о жизни Али и Мура. И самым неожиданным образом я вдруг сталкивалась с людьми, которые, как и я когда-то, встречались с Мариной Ивановной, и разговор сам собой заходил о ней. И я, поначалу не стремясь к этому и занятая другой работой, стала замечать, что хочу я этого или не хочу, – но я уже вовлеклась. Словом, третья встреча с Цветаевой затянулась…