Мой удивительный мир фарса - Чарлз Самуэлс Страница 2

Родители стали первой частицей моего большого счастья. Я не могу вспомнить ни одного спора между ними о деньгах или о чём-либо ещё, хотя они оба — матёрые индивидуалисты. Я был их партнёром в такой же мере, как их ребёнком, а с того времени, как мне исполнилось десять, они и другие актёры считали меня не маленьким мальчиком, а взрослым, полностью оперившимся исполнителем. Разве это не то, чего хочет большинство детей: быть признанным и допущенным к делам и проблемам своих родителей?

Конечно, человеку в моём возрасте трудно со всей уверенностью говорить о том, что он чувствовал, о чём думал и чего хотел, когда был маленьким. Но мне кажется, что я любил свободу и привилегии детства (в основном именно это), а также испытывал наслаждение оттого, что меня принимали за взрослого на много лет раньше по сравнению с другими мальчиками и девочками.

Мама и папа не демонстрировали своих чувств, но в те времена лишь немногие дети могли ждать этого от родителей. Считалось, что родителей надо ублажать. За нарушение приказов я как следует получал по заднице, и никого не заботило, нравится мне это или нет. Взбучка была единственным способом внушить понятия о поведении примерного и послушного мальчика, а если я не понимал что к чему, то зарабатывал ещё одну взбучку.

Когда мне исполнилось семь, папа стал карать меня за плохое поведение прямо на сцене во время работы. Он знал, что я был слишком гордым — не закричу и не расплачусь. Не думаю, что в моём отце была хоть капля жестокости, просто он считал, что мальчику с таким количеством дури в голове вредно с ней оставаться, и до сих пор ничто не даёт мне повода усомниться в его правоте.

Кстати, за мою последнюю закулисную порку могу поблагодарить Элси Дженис, тогда она сама была артисткой-ребёнком. В то время Элси было тринадцать — на полдюжины лет больше, чем мне, и наши номера соседствовали в ту неделю на представлениях в одном из последних летних театров на Среднем Западе. Однажды ей пришло в голову украсть кукурузу с ближайшей фермы. Никто из нас не знал, как её готовить, и мы наделали столько дыма, что фермер поймал нас и доложил о преступлении моему отцу и матери Элси, миссис Бирбауэр. Конечно же, папа как следует отделал меня в тот день, но я так и не узнал, была ли Элси наказана матерью. Даже в тринадцать лет талант Элси ясно давал понять, что она быстро достигнет вершин нашей профессии, и ей удалось сделать это всего лишь четырьмя годами позже, став звездой бродвейского хита «Кубок Вандербилта». Между прочим, я насмотрелся на истеричных и злобных театральных матерей, в гневе похожих на львиц и подверженных припадкам крикливости, от которых вяли уши. Но ни одна из них не могла сравниться с миссис Бирбауэр по напору и энергии, с какой она вела дочь к цели. Даже когда Элси Дженис пела на сцене, миссис Бирбауэр смотрела на неё из-за кулис зачарованным взглядом и с увлечением выводила вместе с ней каждую ноту.

Моя собственная мать, Майра Катлер-Китон, была ростом четыре фута одиннадцать дюймов, весила девяносто фунтов [6] и родилась для шоу-бизнеса, будучи дочерью Ф.Л. Катлера, одного из владельцев передвижного балагана под тентом — «Десятицентового шоу Катлера-Браента». Ещё до того как ей исполнилось одиннадцать, моя мать научилась играть па контрабасе, пианино и корнете. Позже она стала первой в Соединённых Штатах женщиной-исполнительницей соло на саксофоне. Но мама могла оставаться в шоу-бизнесе и могла покинуть его. Путешествуя со своим отцом в его «карнавале на колёсах», а позднее в качестве партнёрши моего папы, она не умела готовить почти до тридцати лет. Но потом с нашей помощью она отлично справлялась с кухонными делами. Однако на протяжении всей своей жизни мама предпочитала игру в пинокль [7] любому другому занятию, спорту, развлечению, или, как мы говорим в шоу-бизнесе, дивертисменту.

Мой отец, Джо Китон, был пяти футов одиннадцати дюймов роста, прирождённый комик, чудесный эксцентрик и танцор soft shoe [8]. Он был самым одарённым человеком по части падений, какого я когда-либо видел, и одним из лучших в стране специалистов по борьбе без правил. В отличие от матери он не был рождён для шоу-бизнеса, и ему пришлось пробивать в него дорогу шутками, драками и танцами. Но однажды оказавшись там, он считал себя человеком, проложившим путь в Обетованную Землю.

Правда, как ни любил он быть актёром, вызывать аплодисменты и смех, это не было главным в его жизни. Помимо всего прочего, папа был весёлым, компанейским человеком, и, конечно, он правильно выбрал себе занятие. Еженедельные переезды из города в город означали постоянные неожиданные и радостные встречи с друзьями-актёрами, работавшими вместе с ним в Сиэтле, Бостоне, Луисвилле, Новом Орлеане. Каждую неделю, где бы он ни останавливался, отец проводил как будто в своём старом доме, и каждый город, в котором мы выступали, был для него как его родной город — Терре-Хот в Индиане. В Оклахоме папа встречался с Уиллом Роджерсом, а Гарри Гудини стал его первым деловым партнёром. Он был приятелем и поклонником Фреда Стоуна, Джорджа М. Когана и его весёлого отца Джерри, Билли Б. Вана, Джека Норворта, Эла Джолсона, Макинтайра и Хита, Гэса Эдвардса, «Эйвонской комедийной четвёрки», Дойла и Диксона и всех прочих, кто в те древние времена отрабатывал свои два выступления в день.

В каждом городе, где мы работали, у папы проходили воссоединения с кем-нибудь из этих талантливых людей, ночные посиделки с пивом, бесплатной закуской и весёлыми воспоминаниями. И если по ка-кой-то ужасной случайности в программе все оказывались незнакомцами, папу, связанного с «Лосями» [9] и ещё дюжиной братских обществ, встречали в их клубах с распростёртыми объятиями и пивом, рекой льющимся из кранов.

Папу назвали Джозефом следом за его отцом, дедом и прадедом. Как и они, он был первым сыном первого сына, но три предыдущих Джо Китона были честными, работящими фермерами и мельниками со Среднего Запада. Даже в детстве свойства папиного характера были такими необыкновенными, что, прежде чем ему исполнилось двенадцать, мой дедушка оставил надежду продолжить мельничью династию. В то самое время папа сбежал из школы ради того, чтобы чистить обувь на улицах и стать завсегдатаем бильярдных залов в деловой части Терре-Хота. Мой отец получал так много «фонарей» под глазами, дерясь со старшими мальчиками за лучший угол улицы, что вскоре его прозвали Дик Мёртвые Глаза.

Став слишком взрослым, чтобы зарабатывать чисткой обуви, папа вернулся на родную мельницу, но не для работы. Он проводил почти всё время, развлекая батраков и фермеров, ждавших, когда смелется их кукуруза. В его репертуар входили песни, остроумные высказывания, забавные гримасы и «сальто», как тогда называли прыжок назад через голову.